СОВЕТСКИЙ СОЮЗ В 1939–1991 ГОДАХ
В №№ 6, 7, 39/2004, 3/2005, 6/2006 были опубликованы учебные тексты № 1 «На пути ко Второй мировой», № 2 «Вторая мировая, Великая Отечественная», № 3 «Человек, общество, власть в годы войны» и № 4 «Мировое сообщество после Второй мировой войны». Сейчас мы предлагаем вниманию читателя пятый текст из серии «Советский Союз в 1939—1991 годах». Напомним, что включённые в эту подборку тексты адресованы школьникам, уже усвоившим минимальную фактическую информацию или параллельно получающим такую информацию из иных источников, в том числе из учебников. Поэтому в воспроизводимом ниже материале отсутствуют описания битв, сведения о дипломатических переговорах и т.п. Текст пятыйСССР после второй мировой
войны.
Война, стоившая нашему народу неисчислимых жертв (неисчислимость тут не метафора: достоверных данных о количестве погибших в 1941—1945 гг. нет; власти советской России в разные времена называли цифры от 8 до 27 млн), — война изменила сознание очень многих из тех, кто выжил, привела к разочарованиям, породила надежды. Сдвиги в мировосприятии масс были не настолько существенными, чтобы говорить о качественном перерождении советского общества, но страна была уже несколько иной, чем в 1930-е гг. Вернувшиеся к мирной жизни вчерашние фронтовики в большинстве своём отнюдь не были оппозиционерами или — тем более — противниками режима, но привычные идеологические штампы, формировавшие мировосприятие людей в предвоенном СССР, виделись теперь через призму уникального опыта — опыта окопного или лагерного, опыта выживания и борьбы за человеческое достоинство. Побывавшие в плену, оказавшиеся на оккупированных территориях, вынесшие трудности тыловой жизни люди не могли всерьёз воспринимать пропаганду, основанную на безудержном оптимизме и безоглядном восславлении мудрости вождей. Почти каждый потерял друзей, близких; почти все ощущали, что дорого оплаченная Победа была достигнута благодаря самоотверженности народа, а не в результате верного использования властителями безликих исторических закономерностей. Чувство сопричастности историческим свершениям порождало личную ответственность. Самоощущение «человека-винтика» уже не могло возродиться. Партийно-государственные лидеры в какой-то мере понимали это (степень и глубина понимания определялись, разумеется, уровнем интеллектуальных способностей, далеко не выдающихся у большинства сталинских «соратников», и умением отказаться от марксистской зашоренности ради взгляда более реалистичного). Большинство руководителей СССР (в том числе и сам Сталин) стремились восстановить ослабевший в годы войны партийный контроль над всеми сферами общественной жизни. Уступки духу времени и конкретным обстоятельствам казались, впрочем, возможными лишь в экономической сфере. При этом характер допустимых уступок понимался различно. 1. Восстановление экономики и варианты её развития А.Жданов, считавшийся в послевоенные годы одним из вероятных преемников Сталина, председатель Госплана Н.Вознесенский и некоторые иные партийные деятели считали уместным учитывать — в рамках традиционной плановой экономики — реальные потребности населения. Сторонники подобных воззрений исходили из того, что международная ситуация и якобы неизбежный очередной «кризис капитализма» позволяют несколько сократить военное производство, отойти от традиционных народнохозяйственных приоритетов и озаботиться повышением уровня жизни населения – и, следовательно, побольше инвестировать в лёгкую и пищевую промышленность.
Маленков и Берия полагали, что укрепление военной мощи СССР по-прежнему остаётся первоочередной задачей (а значит, преимущественное внимание и впредь следует уделять тяжёлой промышленности), но признавали целесообразность ограниченных уступок крестьянству. На колхозную систему приверженцы подобных концепций не покушались (в экономической самостоятельности производителей они небезосновательно усматривали опасность для политического господства коммунистов), но считали полезным сделать аграрное производство более эффективным — за счёт хозяйствования на приусадебных участках (в годы войны именно крестьянские поставки на полулегальный рынок облегчили выживание миллионам людей). Говорить о сознательном, рациональном выборе сталинским руководством той или иной модели экономического развития, впрочем, не приходится. На упомянутый выбор влияли идеологические догмы, нежелание поощрять инициативу производителей, неумение строить жизнь страны — в том числе жизнь экономическую — на каких-либо нерепрессивных основаниях, а также подспудная, но ожесточённая борьба за власть в окружении вождя. Эти факторы напрочь исключали возможность разумного руководства народным хозяйством. В итоге доминантами послевоенного экономического развития страны стали не только восстановление разрушенных предприятий и перепрофилирование некоторых заводов и фабрик на выпуск мирной продукции (что было необходимо в любом случае), но и воссоздание привычных довоенных порядков в организации производства. Благодаря использованию дешёвой рабочей силы (и почти бесплатного труда заключённых, военнопленных, спецпоселенцев) восстановительные мероприятия осуществлялись довольно успешно. Переход к «экономике мирного времени» оказался быстрым. Это, однако, не означало, что страна достигла процветания, а уровень жизни населения заметно вырос. Рабочей силы не хватало, а демобилизация армии не могла полностью удовлетворить потребности экономики. Недостаточно было техники, станков, механизмов.
Трудности, вызванные послевоенной разрухой, были преодолены; сложнее оказалось сладить с проблемами, порождёнными неэффективной народнохозяйственной системой. Иррациональная подозрительность, с которой коммунистические лидеры воспринимали всякое частное производство (в том числе и мелкотоварное крестьянское) побудила власти использовать репрессивные меры, призванные восстановить монополию колхозов на снабжение населения продовольствием. Колхозам были возвращены те участки, которые в годы войны обрабатывали горожане (речь шла и о самовольно занятых неудобьях, и об огородах, выделенных заводам или учреждениям местными властями). В течение 1946 г. в «общественный фонд» были переданы 4,7 млн гектаров земли, «незаконно присвоенной колхозниками» (в годы войны во многих деревнях начальство сквозь пальцы смотрело на расширение индивидуальных участков за счёт остававшихся необработанными колхозных пашен). Возобновилась практика детальной регламентации деятельности колхозов, которым из центра предписывалось, что и в каких количествах сажать и сеять. Задания чаще всего были невыполнимыми, а установленные государством закупочные цены не покрывали издержек. За труд в общественном хозяйстве крестьяне получали лишь символическую плату. Подобная политика усугубила последствия засухи, охватившей в 1946 г. Украину, Нижнее Поволжье и некоторые другие районы. Начался голод, унесший многие тысячи жизней (точные данные отсутствуют). Власти, однако, продолжали ограничивать самостоятельность крестьянства, и без того весьма небольшую. В 1947—1949 гг. от индивидуальных хозяйств отрезали еще 5,9 млн гектаров, которые начальство сочло общественной собственностью; в июне 1947 г. были изданы указы, ужесточившие уголовную ответственность за «посягательство на государственную и колхозную собственность». Конфискационная денежная реформа 1947 г. больнее всего ударила по колхозникам: условия обмена для вкладчиков сберегательных касс были выгоднее, чем для тех, кто держал деньги дома; крестьяне же, накопившие значительные по советским меркам суммы во время войны и в течение первого послевоенного года, чаще всего предпочитали прятать свои богатства в кубышку. К 1950 г. была завершена коллективизация на территориях, занятых СССР в 1939—1940 гг. В Прибалтике, в бывшей Восточной Польше, в Бессарабии использовалась та схема обобществления средств сельскохозяйственного производства, которая была испробована в России в конце 1920-х — начале 1930-х гг. «Кулаки» высылались или отправлялись в лагеря, имущество их конфисковывалось, сложившиеся на добровольной основе крестьянские кооперативы (весьма многочисленные в Латвии и Эстонии) разрушались, деятели кооперативного движения репрессировались. В 1950 г. началось укрупнение колхозов. Объединение нескольких деревень под началом одного председателя не принесло заметных экономических результатов. Зато теперь в большинстве хозяйств (в 1950 г. их было 252 тыс., через два года — 94 тыс.) существовали партийные организации, которые должны были поставить под контроль жизнь нищавших сельчан. В 1950 г. существовавшие в колхозах звенья (их обычно составляли члены одной семьи, родственники, ближайшие соседи) утратили всякую самостоятельность — власти испугались, что в этих мелких объединениях возродятся традиции семейного ведения хозяйства.
Хрущёв, отвечавший в начале 1950-х гг. за сельскохозяйственную политику, и вовсе предложил покончить с остатками крестьянского самосознания, переселив колхозников в агрогорода, в отдельные квартиры многоэтажных домов. Проект не был реализован — вероятно, потому, что был чересчур дорогостоящим. Почти раскрестьяненные колхозники остались жить в деревнях, часто в покосившихся избах или землянках (в подобных условиях многие семьи существовали до 1980-х гг.). Всякие попытки реформирования аграрного сектора при господстве мнимообщественной (по сути — государственной) собственности оказывались безрезультатными.
2. Власть и общество В военные годы, как уже упоминалось, власти мирились с элементами свободомыслия и с проявлениями личной независимости: необходимость насмерть сражаться с реальным внешним врагом отодвинула на второй план кампании по разоблачению полупридуманных врагов внутренних. Однако уже в 1944 г. идеологи режима и обслуживавшие идеологию каратели спохватились и принялись выискивать ростки оппозиционности всюду, где только могла примерещиться для таких ростков благодатная почва. Перлюстрация корреспонденции всё чаще давала основания для арестов; десятки тысяч неосторожных на слово солдат и офицеров из окопов отправились в штрафные батальоны или в глубокий тыл — но отнюдь не домой, а в лагеря. Борьба с вольнодумством продолжалась в расширенных масштабах и после войны. Вполне в традициях коммунистического режима организовывались кампании, призванные запугать и поставить на место тех, кто опрометчиво подумал, будто «после войны всё будет иначе».
В месяцы, когда самые хлебородные районы страны были охвачены голодом, партийное руководство проявило повышенный интерес к литературе, искусству, журнальному делу. Особую неприязнь коммунистических идеологов во главе со Сталиным и Ждановым вызвали издававшиеся в северной столице журналы «Звезда» и «Ленинград», стихи Анны Ахматовой, рассказы Михаила Зощенко, фильмы «Большая жизнь» и «Адмирал Нахимов». Сталину не понравилось также, как изображён Иван Грозный во второй части фильма Сергея Эйзенштейна. Гонения коснулись и учёных, чьи взгляды были признаны ложными и «буржуазными». Власти запрещали даже некоторые отрасли научных знаний (генетика, кибернетика). При этом тех исследователей, чьи труды могли оказаться полезными для развития военного производства, как правило, не трогали. В большевистском руководстве отыскались даже тонкие знатоки музыки, в 1948 г. углядевшие (точнее, услышавшие) «декадентские тенденции» в Шестой симфонии Прокофьева, в «Поэме» Хачатуряна, в опере Мурадели «Великая дружба». В большинстве случаев обвинённых в «формализме», «декадентстве» и тому подобных грехах оставляли на свободе — это было существенным отличием послевоенной ситуации от предвоенной. Однако население ГУЛага пополнялось и в последние годы правления Сталина. Большая часть выживших в немецком плену и многие из угнанных на работу в Германию после освобождения попали в советские лагеря, в ссылку или в специальные поселения (домой сразу же после «проверки» вернулись лишь 20% военнопленных). Сходной была участь действительных и мнимых коллаборационистов, «враждебного элемента» из западных районов СССР, колхозников, попавших под действие июньских указов 1947 г. В Сибирь вывозились и некоторые неугодные Сталину восточноевропейские политические деятели. Те, кто в 1930-е гг. получил десятилетний срок и ухитрился выжить, вновь отправлялись по этапу — безо всякого судебного решения и без предъявления новых обвинений. Некоторые «повторники» узнавали о своём очередном сроке, не выходя из лагеря. С 1948 г. значительную часть новых политических заключённых составляли обвинённые в «космополитизме» и в «низкопоклонстве перед Западом». Что это такое, идеологи партии, некогда кичившейся своим интернационализмом, внятно не объясняли. Однако скоро всем стало ясно, что космополиты — это по преимуществу евреи, хотя и не только они. Был закрыт созданный в годы войны Еврейский антифашистский комитет. При загадочных обстоятельствах в автокатастрофе погиб руководитель Еврейского театра Михоэлс. Многие активисты еврейских культурных обществ были арестованы или расстреляны. Закономерным продолжением антисемитской кампании в 1952—1953 гг. стало так называемое дело врачей. Большинство медицинских работников, обвинённых в умысле отравить чуть ли не всех большевистских лидеров, оказались евреями. Борьба с космополитизмом вполне соответствовала тенденции, наметившейся задолго до этой кампании. Большевистский лидер, ещё в 1939 г. принявшийся воссоздавать Российскую империю почти в прежних границах, в годы войны вовсю апеллировавший к русским традициям, а после Победы провозгласивший русский народ «наиболее выдающимся» среди народов СССР, считал полезным использовать для укрепления своей власти великодержавные предрассудки, коренившиеся в массовом сознании. При этом национальная политика позднего сталинизма — как и всякая иная его политика — основывалась на репрессивной практике.
3. Этносы в послевоенном СССР Ещё в годы войны Сталин приступил к «решению национального вопроса» методами, наиболее привычными тоталитарному режиму. Основными средствами замирения «нелояльных» этносов стали репрессии против националистически настроенных элит, а в некоторых случаях — поголовные депортации. В 1941 г. была ликвидирована автономия немцев Поволжья; её население выслали в Казахстан, в Среднюю Азию и в другие восточные районы нашей страны. На запад переселяли обитавших на Дальнем Востоке корейцев (в этом случае, однако, депортация была не столь тотальной). В спецпоселениях, где оказались представители этносов, заподозренных вождём народов в неблагонадёжности, многие на первых порах умирали от голода и болезней. До смерти Сталина уделом поселенцев оставался принудительный труд. Спецкомендатуры жёстко контролировали чуть ли не каждый шаг подведомственных им людей и следили за соблюдением многочисленных ограничений и предписаний. В 1943—1944 гг. из родных мест были выселены объявленные пособниками нацистов крымские татары, чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы, калмыки, месхетинцы. Из причерноморских областей изгоняли греков, армян, представителей некоторых других национальностей. Столь радикальное решение возникавших у власти проблем казалось, однако, пригодным не везде. Освободительное движение на западных окраинах советской империи в первые послевоенные годы по масштабу было сопоставимо с той борьбой, которую в 1920—1930-е гг. вели против большевистской власти националисты и традиционалисты в Средней Азии. В 1944 г., когда Красная армия вступила на территорию Западной Украины, в вооружённых отрядах антимосковской Украинской повстанческой армии (УПА) было около 20 тыс. чел. Главнокомандующим стал один из лидеров Организации украинских националистов, Р.Шухович. Его бойцы сражались храбро, упорно — и действовали порой не менее жестоко, чем советские каратели. Противники большевистского правительства пользовались в регионе поддержкой весьма значительной части населения. В случае опасности они могли отойти на соседние словацкие или польские территории, где проживало немало украинцев. Поэтому борьба против не слишком многочисленных повстанцев долго оставалась безуспешной, а советизация областей, присоединённых к СССР в 1939 г., шла с большим трудом. Так, коллективизацию в тех краях удалось в основном завершить только к 1950 г. Голод 1946—1947 гг. вынудил многих обитателей Восточной Украины бежать в окрестности Львова, в Полесье, в другие области, охваченные повстанческим движением. Беглецы охотно пополняли отряды УПА.
Метод депортаций — правда, не поголовных — применялся и на Украине. Из западных её районов сталинские власти переселили до 300 тыс. чел. Десятки тысяч оказались в лагерях. Замирение мятежного региона завершилось лишь в 1950 г. До 1950-х гг. сражались за независимость своих стран литовцы, латыши и эстонцы. Наиболее массовым вооружённое освободительное движение было в Литве; в тамошних лесах скрывалось, по приблизительным подсчётам, несколько тысяч партизан. Во многих районах с преобладанием нерусского населения открытого сопротивления великодержавной политике Москвы не было, но глухое недовольство, сдерживаемое страхом перед репрессиями и пониманием невозможности добиться успеха в противостоянии сталинской государственной машине, было почти повсеместным.
4. Борьба в сталинском окружении и кризис власти Сталин, весьма искушённый специалист по политическим технологиям, успешно применял свои способности и тогда, когда его задачей было преградить путь к вершинам власти реальным или потенциальным конкурентам — от Троцкого до Кирова, и в иных условиях, когда речь шла уже о сохранении власти во всей её полноте. Сразу после войны на вторые роли в государстве в той или иной степени претендовали Маленков, Жданов, Молотов и Берия. Сталин исподволь поощрял соперничество своих приближённых, следя за тем, чтобы ни один из них не получил решающего перевеса. Так было, например, во время споров Жданова и Маленкова о степени агрессивности капитализма, о приоритетах четвёртого пятилетнего плана и о том, что выгоднее: вывозить из побеждённой Германии станки или продукцию тамошних заводов. Во всех этих конфликтах победил Жданов; Маленков попал в опалу. Однако летом 1948 г. он вернулся в Секретариат ЦК ВКП(б). Вскоре Жданов неожиданно скончался. После этого Сталин позволил Маленкову и Берия расправиться со сторонниками умершего идеолога партии. Н.Вознесенский, его единомышленники из Госплана и Лениградской партийной организации подверглись репрессиям. Вознесенский был расстрелян в 1950 г. Маленков мог, казалось, праздновать победу, но его торжество не было полным. Сталин стал продвигать на заметные посты Хрущёва. Одновременно генералиссимус позаботился о том, чтобы ни у кого из его маршалов не возникло соблазна вмешаться в реальную политику. Такой опасности, судя по всему, не существовало, но всё же Сталин постарался отстранить от возможных рычагов власти Жукова и других популярных военачальников. В 1952—1953 гг. пошатнулись и позиции Лаврентия Берия…
Смерть Сталина (5 марта 1953 г.), естественно, стимулировала борьбу за власть. Преемники принялись делить руководящие посты. На основных ролях оказался Маленков, ставший первым секретарём ЦК и председателем Совета министров. Его поддержали Берия и Молотов. Однако вскоре (14 марта) Маленкову пришлось уступить свой секретарский пост Хрущёву, который получил — как Сталин в 1922 г. — возможность влиять на важнейшие кадровые назначения в партийном аппарате. О себе попытался заявить Берия, в апреле разоблачивший некоторых организаторов фальсифицированного дела врачей. Глава карательного ведомства умело заставил многих усомниться в непогрешимости Сталина и продемонстрировал свою приверженность если не справедливости, то «социалистической законности». Вдруг выяснилось, что органы госбезопасности нормы этой самой законности беззастенчиво нарушали... Берия, однако, недолго возглавлял кампанию репрессий против своих недавних подручных. Его властолюбие и способность вовремя предлагать не самые глупые планы реформ, по которым истосковалось общество, насторожили коллег-конкурентов. Берия был арестован, объявлен английским шпионом и расстрелян после весьма сомнительного суда. Основными претендентами на высшую власть теперь оказались Хрущёв и Маленков. Каждый из них не упускал случая опорочить соперника; каждый предлагал свой план реформ — в расчёте на популярность (Маленков ратовал за приоритетное развитие лёгкой промышленности, Хрущёв стремился повысить эффективность сельскохозяйственного производства). Однако исход борьбы за власть лишь в незначительной степени определялся тем, какая из программ (в равной степени непоследовательных) больше соответствует потребностям страны. Понятно, что итоги противостояния совсем не зависели от настроений масс. Хрущёву при поддержке партийных руководителей второго плана (секретарей обкомов и т.п.) в 1955 г. удалось вынудить Маленкова, а затем и Молотова публично покаяться в «ошибках». Маленков уступил свой премьерский пост Булганину. В том же году от руководства тяжёлой промышленностью был отстранён Каганович.
Неожиданные разоблачения, с которыми в феврале 1956 г. выступил Хрущёв, не побоявшийся возложить вину за незаконные репрессии на самого Сталина и произнести вслух полуправду о недавнем прошлом, не только повлияли на борьбу в высшем руководстве, но и стали важнейшим фактором общественного развития. Популярность нового лидера росла, он говорил о преобразованиях — и не только говорил. Результаты изменений все увидели воочию уже в 1956 г., когда начался демонтаж лагерной системы. Противники реформ, ощутившие в деятельности партийного лидера не только отступление от идеологических догм, но и угрозу своему положению, попытались отстранить «распоясавшегося» вчерашнего соратника от власти. Но Хрущёв, в отличие от пушкинского Самозванца, был силён не только «мнением народным»; первый секретарь ЦК обеспечил себе поддержку большинства членов этого органа.
Поэтому неудачей завершилась предпринятая в июне 1957 г. попытка отстранить беспокойного лидера от власти. Молотов, Маленков, Каганович, Булганин, Первухин, Сабуров, Ворошилов и «примкнувший к ним» Шепилов (такая формулировка впоследствии использовалась в официальном документе) составили на заседании Президиума ЦК «арифметическое большинство» (тоже цитата) и проголосовали за отставку Хрущёва. Тот не растерялся и созвал пленум Центрального Комитета, на котором первый секретарь одержал полную победу. В стране вновь установилось реальное единовластие, но это была уже немного другая страна.
В №№ 6, 7, 39/2004, 3/2005, 6/2006 были опубликованы учебные тексты № 1 «На пути ко Второй мировой», № 2 «Вторая мировая, Великая Отечественная», № 3 «Человек, общество, власть в годы войны» и № 4 «Мировое сообщество после Второй мировой войны». Сейчас мы предлагаем вниманию читателя пятый текст из серии «Советский Союз в 1939—1991 годах». Напомним, что включённые в эту подборку тексты адресованы школьникам, уже усвоившим минимальную фактическую информацию или параллельно получающим такую информацию из иных источников, в том числе из учебников. Поэтому в воспроизводимом ниже материале отсутствуют описания битв, сведения о дипломатических переговорах и т.п. ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ МАТЕРИАЛК 1945 г., по официальным советским данным, были полностью или частично разрушены 1700 городов, 70 тыс. сёл и деревень, около 32 тыс. промышленных предприятий, 65 тыс. км железнодорожных путей. Без крыши над головой остались от 25 до 35 млн чел. Поголовье лошадей сократилось по сравнению с довоенным уровнем вдвое, крупного рогатого скота — на 20%. В соответствии с четвёртым (первым послевоенным) пятилетним планом около 40% инвестиций направлялись на восстановление разрушенного. Убыль населения не поддается точным подсчётам. Достоверных данных о численности жителей СССР в 1945—1949 гг. нет. В 1950 г. в нашей стране насчитывалось 178,5 млн населения (в конце 1939 г. — 194,1 млн). Не совсем ясно, включены ли в эту цифру обитатели лагерей (не менее 2,5 млн в 1948 г.) и спецпоселенцы (их численность в послевоенные годы составляла от 2 до 3 млн).
Советская лагерная система, возникшая ещё в 1920-е гг. и ставшая в последующее десятилетие важнейшим фактором политического, социального и экономического развития страны, после войны претерпела ряд изменений. В некоторых случаях политических заключённых (официально так не именовавшихся) содержали отдельно от уголовников. Появились каторжные лагеря, в том числе и такие, которые можно назвать лагерями смерти. Зэки, которым явно не суждено было выйти на свободу, добывали урановую руду, работали на приполярных золотых приисках (на Колыме такая практика существовала, впрочем, ещё до войны), прокладывали Северо-Восточную железную дорогу в почти непригодных для жизни районах (эта дорога так и не была принята в эксплуатацию). К жизни заключённых после войны стали, однако, относиться несколько бережнее: растранжиривать рабочую силу было не по-хозяйски. Экономическую эффективность лагерного труда разные исследователи оценивают по-разному; исчерпывающие данные, на основании которых можно было бы сделать однозначные выводы, отсутствуют. Бесспорно, что почти бесплатный труд зэков должен был оказаться рентабельным даже при низкой производительности. Однако трудно подсчитать, какую долю извлекаемой государством-рабовладельцем прибыли приходилось тратить на содержание охраны и различных звеньев карательного аппарата, без которого было бы невозможно пополнение лагерей. Возможно, основным экономически значимым результатом существования лагерной системы была даже не низкая себестоимость произведённого трудом заключённых (зачастую продукция была не слишком и нужна — оценить её полезность в условиях нерыночной экономики невозможно). Выгода заключалась в другом: государству-работодателю можно было не слишком заботиться о повышении уровня жизни и условий труда вольнонаёмных (чаще всего условно вольнонаёмных) тружеников, обитавших в социальном и — порой — географическом соседстве с лагерями. Ещё одна особенность существования лагерей в позднесталинское время — зарождение движения сопротивления. Это отчасти было связано с тем, что после войны значительную часть заключённых по политическим статьям составляли люди, прошедшие фронт, умевшие постоять за себя и лишённые иллюзий. Новых лагерников побаивались не только уголовники, которым в 1930-е гг. легко удавалось держать в страхе партийцев-интеллигентов, веривших в благодетельность коммунистической власти, а собственную судьбу воспринимавших как трагическое недоразумение. На бывших фронтовиков (по какую бы сторону фронта они ни воевали) с опаской смотрела и охрана. Именно в послевоенные годы произошли наиболее крупные лагерные восстания: в Печоре (1948), в Салехарде (1950), в Экибастузе (1952), в Воркуте и Норильске (1953), в Кенгире (1954). Брожение в лагерях усилилось после смерти Сталина и ареста Берия (1953).
В 1949 г., по неполным данным, насчитывалось около 2,5 млн спецпоселенцев. В основном это были немцы (примерно 1,1 млн человек). К кавказским этносам принадлежало от 600 до 800 тыс. депортированных (в некоторых документах в число кавказцев включали и калмыков). Сведения о численности депортированных крымских татар весьма разнятся (от 180 до 250 тыс.). Спецпоселения, возникшие в ходе коллективизации и «ликвидации кулачества как класса», постепенно превратились в резервации для неугодных властям этносов. «Бывших кулаков» среди спецпоселенцев в 1949 г. насчитывалось лишь около 5%. Оказавшиеся в спецпоселениях были ограничены не только в выборе работы и в возможности передвигаться. Комендант давал разрешение или налагал запрет на брак, если жених и невеста не были приписаны к одному поселению, позволял (а чаще не позволял) молодым людям продолжить образование. Жалобы в вышестоящие инстанции могли быть квалифицированы как контрреволюционный акт и повлечь за собой заключение. За побег из спецпоселения обычно полагалось 25 лет лагерей. Точных данных о погибших в ходе переселений этносов во время войны нет. По некоторым оценкам, до назначенного властями места добиралось лишь 70—80% изгнанников. В пути гибли в основном женщины, дети, старики.
Массовые переселения показались Сталину настолько удачным средством разрешения межэтнических противоречий и иных конфликтов, что широко применялись и за пределами СССР, на территориях, попавших после войны в советскую сферу влияния. С согласия западных союзников, полученного ещё в Ялте, миллионы немцев высылались из Восточной Пруссии, из Судетской области, из Силезии, из иных областей, отошедших к Польше, Чехословакии, Советскому Союзу. Поляков депортировали с территории Украины, Белоруссии. В целях борьбы против отрядов Украинской повстанческой армии из пограничных с СССР районов Польши вывезли украинцев. В Западной Европе депортации не были сопряжены с массовой гибелью людей; «перемещённые» поляки или немцы получали куда больше возможностей нормально обустроиться в новых местах, чем те, кому Сталин определил обитать в спецпоселениях. Однако безболезненной и бескровной депортация не могла быть (и не была) нигде и никогда. Анатолий ГОЛОВАТЕНКО |
