воспоминания

Федор ГОЛОВИН

Воспоминания о II Государственной думе

Федор Александрович Головин, занимавший во Второй думе пост председателя (по-современному — спикера), в своих воспоминаниях довольно бесхитростно передает атмосферу, царившую на заседаниях, и — конспективно — содержание некоторых выступлений. История — такая вещь, что практически любому сюжету из прошлых эпох можно найти аналогии в современной жизни.
Думается, что читатель сможет отделить эти мнимые «похожести» от действительных проявлений традиций, свойственных всем парламентам мира.
Предлагаемые фрагменты мемуаров Ф.А.Головина посвящены заседаниям, связанным с обсуждением аграрного вопроса. Сохранены также общее вступление, содержащее характеристику Думы, и красочный эпизод, связанный с думской деятельностью знаменитого Пуришкевича.

Здесь я вспоминаю мои первые впечатления от Государственной думы и председательствования в ней. Хотя мне не раз приходилось председательствовать в самых разнообразных заседаниях, но всё же все эти председательствования не могут идти в сравнение с председательствованием в Думе. Еще в очень молодые годы, прямо со школьной скамьи, мне пришлось исправлять должность предводителя дворянства Дмитровского уезда Московской губернии. Детство, отрочество и раннюю юность я проводил в нашей семье, которая жила очень уединенно. У нас было мало знакомых, почти никого родных. Я боялся людей, был застенчив до крайности, краснел до слез часто без причины, боялся говорить в обществе и даже в своей семье, за что и получил прозвище «лицо без речей». И вот таким-то дикарем я сразу попал в председатели всевозможных уездных учреждений, совершенно незнакомый с местными деятелями и даже с порядком и техникой ведения заседаний.
Я купил себе книгу «Памятная книга для уездного предводителя дворянства», сочинение князя Трубецкого, и по ней стал готовиться к каждому заседанию, на котором должен был председательствовать, а также постарался узнать что мог от старого нашего предводителя П.В.Бахметьева, как следует себя держать на заседаниях и как их вести.
Эти несколько месяцев, что мне пришлось стоять во главе уезда, были для меня мучительны. Я должен был употребить большие усилия воли, чтобы побороть свою конфузливость и не теряться на заседаниях. Эта нравственная операция была мучительна, но зато исцелила меня от конфузливости. После этого искуса я говорил близким мне людям, что я теперь решился бы председательствовать на каком угодно собрании, «хотя бы в Государственном совете».
В последнем председательствовать мне не пришлось, судьба поставила меня председателем более трудного собрания — Второй государственной думы.

Заседание второе. 23 февраля

Депутат М.Я.Герценштейн, убитый черносотенцами

Перед первым заседанием Думы под моим председательством, т.е. перед заседанием 23 февраля 1907 г., я чувствовал себя не по себе. Первая встреча моя с Думою 20 февраля, когда я говорил свою речь после избрания меня председателем Думы, хотя и прошла внешне очень благоприятно для меня, хотя и большая часть прессы также сочувственно откликнулась на мое первое выступление, всё же, как я уже писал выше, я почувствовал таящуюся в думе страстность, а также и глубокую ненависть к партии народной свободы, а следовательно, и ко мне, как одному из ее членов, со стороны крайних левых и крайних правых.
За эти два дня между двумя заседаниями думы мои услужливые и милые секретари показали мне отзывы реакционной прессы обо мне. Из них я утвердился в неновой для меня истине, что я буду несомненно мишенью для их ожесточенных нападок, клеветы и провокаций.
До сих пор я живо помню то неприятное ощущение, которое овладевало мною, когда я подъезжал к Таврическому дворцу. Особенно запомнилась мне высокая краснокирпичная труба, вечно дымящаяся, черная сверху от копоти, назойливо попадающаяся на глаза, когда въезжаешь из Потемкинской ул. на Шпалерную. Помню крыльцо Таврического дворца со двора, через которое я проходил в переднюю около кабинета председателя.
Помню рослого и красивого курьера у председательского кабинета, на которого в полученном мною анонимном письме указывалось как на лицо, приставленное ко мне для того, чтоб отравить меня, и рекомендовали не поручать ему приносить мне еду. Конечно, я этому письму не придал значения, посылал этого курьера за кофе и завтраком во время перерывов, и никакого ущерба моему здоровью от этого не было.

Помню последние минуты перед началом заседания, когда приходилось распоряжаться, давать ответы на разные вопросы по текущим делам. Но мне памятнее всего звонок, призывавший в зал заседания и громко и долго трещавший во всех помещениях дворца. Этот звон я не мог равнодушно слышать и в Третьей думе, хотя там я играл пассивную роль. Лишь только раздавался этот звонок, я торопился в зал заседания, где звонка не было слышно. Взойдя на трибуну, заняв свое место, мне хотелось какого-то чуда, которое избавило бы меня от предстоявшего мне мучения. Но вот кворум уже налицо, пристав и его помощники докладывают мне об этом, я встаю и произношу стереотипную фразу: «Объявляю заседание Государственной думы открытым».
Нервы напряжены до крайности, каждую минуту ждешь сюрприза от левых или правых, следишь за каждым своим словом и жестом, за всеми членами Думы, слушаешь оратора, угадываешь настроение Думы, с тревогой следишь за тем, как она реагирует на отдельные мысли и выражения оратора, как реагирует на них министерство, вспоминаешь наказ, вернее обрывки наказа, которые успела выработать Первая дума, которыми руководствуешься в думе, хотя наказ этот и не принят Думой во всех его частях. Теперь два слова об общем впечатлении, которое производила Дума на зрителя, Хотя мне, как председателю Думы, очень хотелось бы установить, что впечатление от личного состава Думы получалось хорошее, но, желая быть правдивым и искренним, я принужден отметить как раз обратное. Так, левое крыло думы невольно поражало зрителя множеством слишком молодых для ответственного дела народного представительства лиц и при этом неинтеллигентных. На фоне этой некультурной левой молодежи редкими пятнами выделялись серьезные умные лица некоторых образованных народных социалистов, социалистов-революционеров, двух-трех трудовиков и стольких же социал-демократов.

Ф.И.Родичев

Но, повторяю, общая масса левых отличалась тупым самомнением опьяневшей от недавнего неожиданного успеха необразованной и озлобленной молодежи. Всё же вера в непогрешимость проповедуемых ими идей и несомненная бескорыстность и готовность к самопожертвованию ради торжества их принципов возбуждали симпатию к ним объективного и беспристрастного наблюдателя.
Не такое чувство возникало при взгляде на правое крыло думы. Здесь прежде всего бросались в глаза лукавые физиономии епископов и священников, злобные лица крайних реакционеров из крупных землевладельцев-дворян, бывших земских начальников и иных чиновников, мечтавших о губернаторстве или вице-губернаторстве, ненавидевших думу, грозившую их материальному благосостоянию и их привилегированному положению в обществе, и с первых же дней старавшихся уронить ее достоинство, добиться ее роспуска, мешавших ее работе и не скрывавших даже своей радости при ее неудачах. На это крыло, шумевшее, гоготавшее, кривлявшееся, было противно смотреть, как на уродливое явление: народные представители, не признающие и глумящиеся над народным представительством! Сжатый этими двумя буйными и сильными крыльями, имеющий большинство в Думе лишь от присоединения к центру то левого, то правого крыла, сам по себе бессильный центр, стремящийся к законодательной работе на строго конституционных основах с товарищами налево, желающими использовать думскую трибуну лишь для пропаганды своих крайних учений, с господами направо, провоцирующими Думу на путь пустых деклараций и скандалов, этот центр вызывал в зрителе и сожаление и уважение перед его стойкостью, выдержанностью и политическою воспитанностью.
Для зрителя, хорошо знакомого с личным составом главенствовавшей в Думе партии народной свободы, было ясно, что во Вторую думу в большинстве попали «Dii minores» [меньшие боги — лат.] этой партии. Сливки ее красовались в Первой думе, но, привлеченные к суду за так называемое «Выборгское воззвание», были лишены избирательных прав и остались за стенами Таврического дворца.
Конечно, это не помешало их главарям принимать самое деятельное участие в, фракционной работе и таким путем благотворно влиять на ход думских дел. Но двое-трое из хорошо знакомых русскому образованному обществу главарей к.-д. сидели на скамьях членов Думы; другие же, бывшие члены Первой думы, занимали места для публики и с болью в сердце наблюдали за всеми трагическими перипетиями агонии народного представительства, явно обреченного на преждевременную гибель. В центре красовались гордые поляки, учуявшие перемену политического ветра и готовые соответственно изменить свою тактику национальных эгоистов. Польское коло — это был малонадежный привесок к центру, в те критические моменты, когда весы голосований нервно замирали на срединной точке, чтобы затем качнуться вправо или влево в зависимости от решения поляков.
Таково было общее впечатление от взгляда на Вторую думу. Эго впечатление было во мне, конечно, еще довольно смутно во время первого заседания Думы. Впоследствии оно обрисовалось ярче и подкрепилось фактами из деятельности политических групп, составлявших Думу.

Заседание двенадцатое. 19 марта

В.М.Пуришкевич. Головная боль председателя Думы

Главный вопрос, обсуждавшийся на настоящем заседании, был вопрос аграрный. По поводу заявлений об образовании аграрной комиссии, представители различных думских фракций развили свои принципиальные взгляды на аграрный вопрос и выставили основные положения аграрной реформы, проектируемой той или иной политической партией. В этом же заседании выступил с речью представитель правительства. Таким образом, это заседание явилось первым заседанием, на котором в самых общих чертах наметилась картина ожидаемой работы по аграрному вопросу.
Первым оратором выступил кн. Святополк-Мирский (правый), который, впрочем, заявил, что он говорит от себя лично, а не от имени какой-либо политической партии. Речь его успеха не имела никакого. Говорил он длинно, нудно, маловразумительно. Высказавшись против перехода частновладельческих земель в крестьянские руки, «так как переход этот неминуемо поведет, хотя бы и временно, к худшей эксплуатации, а следовательно, и к меньшей продуктивности земель, которые отойдут к крестьянам», оратор перешел к доказательству того положения, что тяжкий экономический кризис, переживаемый крестьянским землевладением, является результатом общинного хозяйства нашего крестьянства. Далее он перешел к обзору истории землевладения в Западной Европе и этому обзору посвятил большую часть своей речи, стараясь доказать путем сравнения с организацией землевладения на Западе, что «главная социальная ошибка нашей русской истории — это то, что освобождению крестьян от крепостной зависимости не предшествовало их расселение». И затем аграрную реформу свел к туманному проекту расселения крестьян при помощи частных землевладельцев.
Следующим оратором был лидер трудовиков Караваев, как известно, убитый впоследствии черносотенцами. В своей обширной речи он сначала в ярких красках и с цифрами в руках нарисовал мрачную картину крестьянской нужды, колоссальной смертности, постоянной голодовки, невежества, обнищания. Такое положение крестьянства явилось результатом аграрной политики русского правительства, которая шла «по пути интересов правящих классов, главным образом интересов дворянства и в ущерб кровным интересам крестьянства».
Представитель социал-демократической фракции Церетели обратил главное свое внимание на заявление правительства в его декларации в Первой думе: «Государственная власть не допустит отрицания частной собственности на землю». Указав на раздачу земель временщикам в царствование Екатерины II и Павла I, на то, что правительство и теперь не щадит принцип частной собственности во время карательных экспедиций, во время организуемых правительством погромов и объяснения этих действий председателем Совета министров государственной необходимостью, которая стоит выше права, заключает свою речь выводом: «...во имя новой государственности должно быть разрушено священное право помещиков, должно быть принесено в жертву помещичье землевладение Этого требует благо всей России, этого требует благо умирающего от голода стомиллионного крестьянства, и это будет совершено силами народа».

Депутат Г.Б.Иоллос, убитый черносотенцами

От партии народной свободы выступил Кутлер. Присоединяясь к основной мысли проекта аграрной реформы, внесенного трудовой группой, а именно к мысли значительно расширить крестьянское землепользование путем принудительного отчуждения частновладельческих земель, он признавал неосуществимым в указанном проекте предположение о наделении всех и каждого желающего обрабатывать землю по трудовой норме, а также и проект национализации земли. Признавая необходимым принудительное отчуждение частновладельческих земель, но не безвозмездно, а по справедливой оценке, Кутлер заявил, что Партия народной свободы предлагает дать землю не всем желающим, а только крестьянам и землевладельцам других сословий, в настоящее время сидящим на земле и от нее живущим, причем передать землю не во временное, а в постоянное пользование, ограничив лишь право отчуждения и залога. Часть расходов, предстоящих казне по принудительному отчуждению, должна быть возмещена крестьянами.
Представитель польского коло Дмовский свел свою речь на то, что «аграрный вопрос может быть разрешен и основания аграрной реформы могут быть применены только после издания и введения в исполнение законов об общих гражданских свободах — о равноправии национальностей и вероисповедании, наконец, после устройства во всей империи широкого местного самоуправления и законного установления взаимных отношений между его учреждениями и административными властями».
Не воздержался от речи и представитель правительства. На кафедру взошел кн. Б.А.Васильчиков, главноуправляющий землеустройством и земледелием, бывший Новгородской губернии предводитель дворянства, считавшийся среди губернских предводителей либералом.
Кн. Васильчиков считался одним из хороших ораторов, умеющим говорить и красиво и горячо. Когда он взошел на трибуну, я вспомнил его красивую и по тому времени смелую речь на обеде, данном предводителем и депутатами Московской губернии, съехавшимися в мае на съезд губернских предводителей. В этой речи кн. Васильчиков доказывал своевременность организации законосовещательного земского представительства. «Самодержавие и земство» — вот выставленный им тогда лозунг.

Князь Б.А.Васильчиков

Видя его на кафедре, я ожидал красивой и смелой речи, но мои ожидания были жестоко обмануты. Как я слышал потом, Васильчиков говорил, что совершенно неожиданно для себя, взойдя на трибуну, почувствовал враждебность аудитории и совершенно растерялся. И правда, вся его речь, маленькая и жалкая, была каким-то туманным лепетом, свидетельствует о том, что сам оратор не знал, что сказать и говорил только, чтобы что-нибудь сказать. Начав с приветствия Думе за приступ к аграрной реформе, указав на важность вопроса и на то, что для разрешения его ведомство что-то делает, но оказывается, «что в ряде мер, которые мы намечаем, — сказал Васильчиков, — разрешение земельного вопроса представляется не целью, а средством». Затем он перешел к туманному указанию на какие-то грани, на которых сотрясаются интересы землевладельцев, грани, охранять которые обязано правительство, поскольку они совпадают с общими интересами государства, что правительство допускает принудительное передвижение этих граней, но как исключение, не колеблющее священных начал собственности, наоборот, распространения их «и на ту громадную территорию крестьянского землевладения, которая до сих пор этих благ была лишена, исповедуя, что начало собственности оплодотворяет труд землевладельца и что только в сочетании с этим началом труд землевладельца получает ту чудодейственную силу, которая способна превратить сыпучие пески в золото и голую скалу — в цветущий сад»
Эта крайне сбивчивая, туманная, плохая речь была выслушана в молчании Думы и не вызвала ни одного сочувственного хлопка. Провал несчастного кн. Васильчикова был полный, и он сконфуженный сошел с трибуны при холодном молчании всей Думы.
Один из последующих ораторов, депутат Зимин, утверждал, что аграрный вопрос есть спор русского мужика с барством, закрепостившим его, и углубившись в глубь времен крепостного права и бунтов Стеньки Разина и Емельки Пугачева, довольно неожиданно заключил, что аграрный вопрос должен быть разрешен самим народом. «Этот народ,— заявил он,— должен там, на местах, при помощи землеустроительных комитетов, выработать основные положения, и эти основные положения должны лечь в основу того, что должна сделать Государственная дума».

Окончание следует