ЧТО Я ВИДЕЛ...

Недавнее прошлое, ставшее историей

Студенты Московского университета на первомайской демонстрации 1953 г. Из домашнего архива И.Б. Аполлоновой

Студенты Московского университета
на первомайской демонстрации 1953 г.

Из домашнего архива И.Б. Аполлоновой

Пожалуй, этот нейтральный заголовок подойдёт. Он заставляет вспомнить о Борисе Житкове с его Почемучкой (впрочем, современных детей — заставит ли?), но я буду нечасто задавать вопрос «почему?». Без собственных оценок событий обойтись не удастся, однако главная цель — не в них. Просто я расскажу то, что помню за последние примерно 65 лет. Перечислять исторические события этих десятилетий нет смысла, они описаны в монографиях, статьях, учебниках. Но может быть, личные воспоминания помогут создать более зримый, ощутимый фон этих событий.
Рассказывать обо всём в хронологической последовательности нельзя: не удастся отличить личное, что случилось в своей собственной жизни и только меня касается, от того, что может представлять общий интерес; с трудом можно будет проследить какую-то одну линию. Лучше взять отдельные темы — как одевались, где жили, на чём ездили — и проследить их по отдельности, так будет понятнее.

 

Здания

Улица Горького, не позже 1956 г. Обратите вимание, сколько машин на самой оживлённой улице Москвы

Улица Горького, не позже 1956 г.
Обратите вимание, сколько машин
на самой оживлённой улице Москвы

Почти всю жизнь я прожил в Москве — исключение составляют 13 лет работы на Севере и периодические отъезды в экспедиции. Побывал во многих местах (впрочем, за границей не был), есть с чем сравнить. Но город для меня — это Москва. С неё и начну.

О том, насколько изменилась Москва с предвоенных годов, написано много. Менялись названия улиц, их общий облик, отдельные здания, целые ансамбли. Я буду называть улицы так, как они назывались в то время, о котором рассказывается.

К переменам названий москвичи всегда относились довольно терпеливо. К концу 1980-х гг., когда пошла волна обратных переименований, москвичи ещё помнили, как называлась раньше улица Горького (но и то почти все думали, что Тверская — это от Центра до Белорусского вокзала, о Первой Тверской-Ямской забыли напрочь), а как называлась улица Кирова, не знал почти никто, я проверял это на школьниках и студентах. Прочно прилипли новые имена ко многим улицам, переулкам, площадям. Лишь площадь Пятидесятилетия Октября, формально просуществовавшая около двадцати лет, фактически не жила ни одного дня, по-прежнему оставаясь Манежной. Возможно, были и другие неуступчивые названия, я знаю ещё только одно: никто не знал Пионерских прудов, все 60 лет их существования они были Патриаршими. Да ещё, как это ни парадоксально, мало кто знал площадь Ленина; раньше она называлась по старому названию находящегося там вокзала, Саратовской, теперь — по нынешнему названию того же вокзала, Павелецкой.

Примерно такой была статуя на доме, на углу улицы Горького и Тверского бульвара

Примерно такой
была статуя на доме,
на углу улицы Горького
и Тверского бульвара

В отношении своих названий гораздо консервативнее были ленинградцы; впрочем, само название города было принято довольно легко — возможно, потому, что за десять лет до Ленинграда Петроград пришёл на смену Петербургу; принятого сейчас «Санкт-Петербурга» в обиходной речи не было никогда. Так вот, ленинградцам удалось в сталинские времена (!) вернуть Невский и Литейный проспекты, Садовую улицу, Дворцовую площадь. Может быть, причиной более лёгкого принятия новых названий в Москве было изменение, порой до неузнаваемости, самих улиц и площадей. Проспект Двадцать пятого Октября почти ничем не отличался от существовавшего до и после него Невского, а узнать в улице Горького прежнюю Тверскую было очень трудно.

На улице Горького между Центром и Пушкинской площадью старых домов осталось наперечёт: гостиница «Националь», ещё два-три дома до Газетного переулка, включая построенный в 1920-х гг. Центральный телеграф, мэрия (дом генерал-губернатора, он же Моссовет), дома по чётной (правой, если идти от Центра) стороне от Глинищевского переулка до Пушкинской — и всё. Улицу значительно расширили. Дома, построенные в конце 1930-х гг. по противоположной, нечётной стороне, удивляли своей огромностью, а главное тем, что лет двадцать спустя назвали архитектурными излишествами. На доме напротив Елисеевского магазина и сейчас стоят башенки, сначала же между ними были ещё зубчики в форме кокошников. На башне на углу улицы Горького и Тверского бульвара красовалась фигура женщины — в поднятой правой руке серп и молот, левая откинута назад; в конце 1950-х статую сняли, возможно, из-за того, что она начала разрушаться.

Расширяя улицу, Моссовет передвинули и надстроили. Помните, у Сергея Михалкова — «Дом переехал»? Тогда дома передвигали нередко. Тёмно-красным с белой отделкой здание Моссовета осталось, но из трёхэтажного стало пятиэтажным, фасад изменился очень сильно.

От Пушкинской до площади Маяковского дома по чётной стороне в основном сохранились, только вместо маленьких домов по обеим сторонам Дегтярного переулка стоит гостиница «Минск», построенная спустя много времени после войны, арка под ней ведёт в этот переулок. Расширение улицы шло за счет нечётной стороны. Музей Революции передвигать было трудно, ему просто подрезали крылья, перенесли ближе к зданию ограду, на которой знаменитые «львы на воротах», и двор перед музеем стал поменьше. Здание, где сейчас драматический театр имени Станиславского, отодвинули.

Наземный вестибюль станции «Дворец Советов» (теперь «Кропоткинская»)

Наземный вестибюль станции
«Дворец Советов»
(теперь «Кропоткинская»)

Наблюдать за передвижкой дома было очень интересно. Прокладывали огромного сечения двутавровые балки (или они семилетнему мальчику казались огромными?), такие же балки были встроены в нижнюю часть дома. Между теми и другими лежали цилиндрические катки, и если долго смотреть, можно было заметить, что они медленно вращаются: дом ехал. Говорят, что не только не переселяли жильцов, но даже водопровод, канализацию и электричество не отключали.

На углу Мамоновского переулка, который тогда назывался переулком Садовских, фасадом на улицу Горького, стояло трёхэтажное здание Глазной больницы — красивое, но совершенно задавленное новыми многоэтажными домами. То, что сделали с больницей, достойно восхищения. В переулке построили для неё нижний этаж таким образом, что верх его оказался на одном уровне с низом больницы, потому что переулок в этом месте уходит от улицы довольно круто вниз. И больницу на этот нижний этаж накатили, развернув на 90 градусов, лицом к переулку. С тех пор больница, уже четырёхэтажная, выглядит со стороны переулка вполне импозантно. Отделку здания закончили, правда, уже после войны, но основную работу выполнили до её начала.

Четырёхэтажное здание Глазной больницы. Фото Н. Чернявской
Четырёхэтажное здание
Глазной больницы.

Фото Н. Чернявской

Были и неосуществленные проекты. В довоенном номере журнала я увидел статью «Москва 1947 года» — дата была выбрана, видимо, в ожидании нескорого ещё тогда 30-летия Октября. И, конечно, композиционным центром всего был Дворец Советов, долженствоваший стоять на месте уже снесённого тогда храма Христа Спасителя. И станция метро, которую называют теперь «Кропоткинской», первоначально именовалась «Дворец Советов». Здание должно было быть по тем временам самым высоким в мире. По проекту, оно венчалось фигурой Ленина с указывающей куда-то вперёд рукой. Строительство начали, вырыли котлован, возвели стальной каркас на несколько этажей. Но началась война, стройку заморозили. Когда в 1947 г. отмечали 800-летие Москвы, от экскурсовода в музее мы, школьники, услышали, что проект изменён, здание, сохранив общий облик, будет ниже; фигура Ленина оказалась на проекте одетой в пальто, чего раньше не было. А потом от стройки отказались — кажется, уже после смерти Сталина. Каркас разобрали, котлован использовали для сооружения плавательного бассейна «Москва». Сколько приходилось потом слышать, что бассейн этот проклятый, что он занял место храма Христа Спасителя! Нет, он занимал место уже не храма. Это полезное спортивное сооружение заменило поразительный по своей громоздкости и бессмысленности Дворец Советов, который, к счастью, так и не построили.

Можно по-разному относиться к знаменитым сталинским высоткам. Они излишне помпезны, неудобны. Конечно, для студентов Университета новое здание было великим счастьем; например, наш факультет занимал всего один этаж небольшого дома на Моховой. Но построить университетский комплекс можно было проще, дешевле и удобнее. Однако высотные здания придали городу своеобразный рисунок, стали ориентирами, и сейчас представить себе Москву без них нельзя.

Потом была эпоха борьбы с упомянутыми архитектурными излишествами. Дальнейшую историю строительства в Москве, надеюсь, большинство наших читателей знает уже хорошо.

Памятники

А ещё лицо города составляют памятники. В Москве самый знаменитый, конечно, Пушкин. Даже известный речевой оборот: «Кто за тебя делать будет? Пушкин?» — связан не с Александром Сергеевичем лично, а с памятником. Был ещё грустный Гоголь работы Андреева, в начале
1950-х его заменили на весёлого работы Томского, а грустного отправили под домашний арест во двор на Никитском бульваре.

Напротив Моссовета стояла статуя Свободы. О том, что ещё до неё стоял там Скобелев, вспоминают чаще, а о ней почти забыли. Трёхгранный обелиск, перед ним женская фигура, кажется, крылатая. Шла речь о том, чтобы восстановить, но всё не соберутся.

Потом долго ставили камни: «Здесь будет сооружён... Заложен тогда-то». Стояли эти камни долгие годы, некоторые так и не дождались сооружения на их месте памятников. Но многие всё-таки появились: первая современная московская конная статуя — Юрий Долгорукий (на месте тоже конной, но уничтоженной — Скобелева); Маяковский; Лермонтов; замечательный по изяществу, но очень неудачно заткнутый за станцию метро Грибоедов.

Памятник Н.В. Гоголю. Скульптор Н.В. Томский

Дома у Калужской заставы, ныне площадь Гагарина

Памятник Н.В. Гоголю

Скульптор Н.В. Томский

Дома у Калужской заставы,
ныне площадь Гагарина

После сноса Страстного монастыря совершенно пустой оказалась Страстная площадь. Переименовали её в Пушкинскую, но лучше она от этого не стала. Ставили на ней под Новый год ёлку, киоски с украшениями и сластями, даже ватный кот ходил вокруг дуба, а в целом площадь была асфальтовой плешью. Памятник поэту стоял ещё на Тверском бульваре, когда отмечали 150-летие со дня рождения Пушкина (а отмечали не менее пышно, чем полвека спустя 200-летие). Но вскоре его перенесли, в течение года-двух сделали на площади сквер с фонтанами, и памятник стал хорошим композиционным центром.

Жильё. Дворы

Такая восьмиметровая комната в общежитии Московского университета первоначально предназначалась одному студенту

Такая восьмиметровая комната
в общежитии  Московского университета
первоначально предназначалась
одному студенту

Отдельные квартиры были до войны роскошью. Большинство жило в коммуналках. Давая адрес, в конце добавляли: звонить столько-то раз.

Мы живём в одной квартире,
Все соседи знают нас,
Только мне звонить четыре,
А ему двенадцать раз.

Это Сергей Михалков. Двенадцать раз — многовато, такое бывало редко, я не встречал, но Высоцкий упоминает и «тридцать восемь комнат». И снова Михалков:

— А из нашего окна
Площадь Красная видна.
— А из нашего окошка
Только улица немножко.

Иначе говоря, у каждой семьи всего по одному окошку.

Высотное здание у Красных Ворот, вид с Новой Басманной улицы
Высотное здание
у Красных Ворот,
вид с Новой Басманной улицы

И было ещё понятие, почти исчезнувшее — наш двор, ребята с нашего двора. С нашего двора, а не из нашего дома. Играли ребята из соседних домов, но все они объединялись именно двором.

Я – дворянин с арбатского двора,
Своим двором введённый
во дворянство.

По дворам ходили точильщики и старьёвщики. Точильщики кричали громко: «Точить ножи-ножницы, бритвы править!» Старьёвщик же выходил на середину двора и произносил, казалось бы, не повышая голоса, слитно, в одно слово: «Старьёберём», — но слышно было во всех уголках двора и на всех этажах, даже если окна закрыты.

В новых жилых районах дворов нет, есть пространство между домами.

И правнуки забудут слово «двор».

Это, как и предыдущая цитата, — из Булата Окуджавы.

Магазины. Реклама. Вывески

Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. Павильон «Мороженое»

Всесоюзная
сельскохозяйственная выставка.
Павильон «Мороженое»

Вся Москва знает Елисеевский магазин (да и весь Петербург тоже — у них там свой). И хотя долго он был просто «Гастроном № 1», его все знали как Елисеевский. Только говорили по-разному: молодёжь ходила в Елисеевский, покупала в Елисеевском, старики ходили к Елисееву, покупали у Елисеева. Аналогично с булочной Филиппова. Приходилось также слышать «купил у Мюра» — это магазин Мюра и Мерилиза, нынешний ЦУМ. Были также местные достопримечательности. В районе Бронных улиц есть продуктовый магазин, который старожилы знали как магазин Холкина (ходили к Холкину), жители Большой Калужской покупали у Бромлея — это был магазин Общества механических заводов братьев Бромлей, или просто завода Бромлея, теперь — машиностроительный завод «Красный пролетарий».

В колбасном отделе Елисеевского работал старик, наверное, он был ещё при самом Елисееве. Он не делал ни одного быстрого движения, но опытные покупатели знали, что становиться в очередь надо к нему, а не к суетящимся рядом девушкам: в полтора раза более длинная очередь подойдёт скорее. А ведь надо было взвесить точно, чеки пробивали заранее. Дед строго смотрел на покупателей поверх очков и никогда не улыбался, однако не только не бросал покупку на прилавок, но даже не клал её, а с лёгким поклоном вручал покупателю. Тогда не было принято писать «Вас обслуживает продавец такой-то», так что не знаю, как его звали. Когда в 1956 г. пенсии перестали быть чисто символическими, дед исчез.

Сейчас едва ли не больше, чем здания, на улицах видна реклама. В советское время рекламировать было почти нечего, реклама была однообразной, унылой и ненавязчивой; последнее из этих свойств кажется сейчас уже достоинством.

На фонарных столбах на больших улицах прикреплялись рамки с такими, например, плакатами:

А Я ЕМ

ПОВИДЛО И ДЖЕМ

 

ВСЕ ЛИ
ЕЛИ
НАШИ КАРАМЕЛИ
С фруктово-ягодной начинкой?

 

КАЧЕСТВО ХАЛ
ВЫШЕ ВСЯКИХ ПОХВАЛ

В сберкассе — улыбающийся вкладчик, сидя за рулем автомобиля, держит сберкнижку:

НАКОПИЛ
И МАШИНУ КУПИЛ!

Было и такое:

ВКУСНО, ПИТАТЕЛЬНО,
КУПИТЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО!

Поначалу это относилось к чёрной икре, но это продукт очень дорогой, к тому же икра к
1960-м гг. из магазинов вообще исчезла, так что почли за благо тот же текст отнести к мороженому.

Были и совсем удивительные призывы:

ПОКУПАЙТЕ
ЮВЕЛИРНЫЕ ИЗДЕЛИЯ
В МАГАЗИНАХ ЮВЕЛИРТОРГА.

Интересно, а где их ещё можно было купить? И сколько на них нужно было денег?

До войны и в первое послевоенное десятилетие в Москве соблюдалось правило: у магазинов одного назначения были вывески одной расцветки, они были написаны определённым шрифтом. Жёлто-коричневые вывески булочных, широкие белые или светло-серые буквы на тёмно-красном фоне — мясо, красные буквы на белом, в голубизну, фоне — аптеки, строгие золотые буквы на чёрном — ювелирные магазины; был свой стиль у молочных, книжных магазинов, у магазинов игрушек и других. Совершенно специфическим было и оставалось очень долго (может быть, и сейчас где-то есть?) оформление табачных магазинов. Интерьеры были отделаны под Хохлому — роспись в красных, чёрных и золотистых тонах, немного ещё с зеленью.

К 1970-м гг. о таком оформлении вывесок совсем забыли, одинаковыми буквами, прикреплёнными прямо к стене, можно было обозначить всё что угодно, от фабрики-прачечной до юридической консультации, наглядности никакой. Сейчас наглядность тоже теряется, но уже по прямо противоположной причине — разнообразие и пестрота такие, что в глазах рябит.

Уличное движение

На мостовой автомобили
Лисёнка чуть не задавили.
На мостовую нипочём
Не надо бегать за мячом.

Вид Кремля со стороны Манежа. 1950 г.
Вид Кремля со стороны Манежа. 1950 г.

В обычных, казалось бы, детских стихах В.И. Лебедева-Кумача о правилах уличного движения дважды упомянуто совсем позабытое слово. Уже давно я как-то взглянул окрест себя и обнаружил, что мостовых больше на свете нет, есть «проезжая часть». Действительно, улицы больше не мостят, их асфальтируют. Осталась только брусчатка на Красной площади. А ведь перед войной и всю войну многие переулки Москвы оставались вымощены булыжником. Больше того, тротуары во многих местах были выложены большими каменными плитами, но их сняли, пожалуй, пораньше, до войны; тротуары заасфальтировали. Этот процесс не имел ничего общего с современным. Асфальтовые катки существовали, но только большие, для мостовых (извините — для проезжей части). А тротуары делали вручную: подходил грузовик, сваливал горячий асфальт. Рабочий лопатой разбрасывал его из кучи более или менее равномерно по тротуару, а другие, стоя на одном колене, разглаживали его трёхгранными деревянными утюгами. Непременными атрибутами были рукавицы (горячо!) и толстая обёртка из тряпок на голени одной ноги, потому что теплоизоляция требовалась солидная.

Не позже 1948 г. По Москворецкому мосту ещё ходит трамвай. К середине 1950-х его уже не было.

Не позже 1948 г.
По Москворецкому мосту ещё ходит трамвай.
К середине 1950-х его уже не было.

Отец рассказывал мне, что, приехав в 1909 г. из Тулы в Петербург, он ходил по улицам и смотрел, не проедет ли где-нибудь автомобиль. В конце 1930-х в Москве высматривать надо было уже лошадей. На извозчике я никогда не катался, но помню в довоенное время извозчиков, уже редких. Были и ломовые — конное грузотакси.

На моей памяти появились легковые М1 («эмочка»), потом ЗиС-101 и ЗиС-102 (тогда ЗиС писали именно так), грузовики были — полуторки, трёхтонки и очень нелепые на вид пятитонки. Все — нашего производства. Из иностранных машин (слова «иномарка» тогда не было, оно появилось всего лет двадцать назад, если не меньше) до войны были «линкольны», в войну появились «виллисы», а из грузовиков — «форды» и «студебеккеры». «Линкольны» были совсем не такие, как теперь, — вполне пристойной длины и отличавшиеся тем, что на пробке радиатора у них была красивая фигурка бегущей собаки, а звуковой сигнал был чем-то средним между карканьем вороны и собачьим лаем.

Светофор конца 30-х годов

Светофор
конца 30-х годов

Одно время странными были светофоры на улицах. Висит над перекрестком фонарик, на каждой стороне которого — круг, разделённый на неравные секторы: верхний зелёный, нижний красный, по бокам два узеньких жёлтых. По этому кругу ходит стрелка: на какой сектор показывает, тот сигнал светофора и есть. Можно было даже понять, долго ли ещё путь будет свободен или закрыт. Но движение стрелки было, по-видимому, равномерным, реагировать на реальную ситуацию она не умела, и вскоре эти светофоры заменили на привычные для нас, только расположение цветов долго ещё было не такое, как сейчас: сверху вниз — зелёный, желтый, красный. А в виде светофоров со стрелкой были даже ёлочные игрушки; показать сейчас такую кому-нибудь — никто не поймет, что это светофор.

Асфальтовый утюг
Асфальтовый утюг

По улице Горького и Ленинградскому шоссе (Ленинградского проспекта тогда ещё не было) ходили двухэтажные троллейбусы. На втором этаже или перед лесенкой на него была надпись: «Мест для сиденья 40, мест для стоянья нет»; видимо, чтобы не перегружать верх и не смещать центр тяжести системы слишком высоко.

Окраины были связаны с основной частью города трамваями, доходившими до самого Центра. Рельсы проходили по всему бульварному кольцу, по Каменному и Москворецкому мостам, по Варварке, по Арбату. Трамваи ходили переполненные.

Метро

Московское метро открыто 70 лет назад, 15 мая 1935 г. Открытия я, конечно, не помню, но всё детство — это постоянные впечатления из книжек («Пропавший класс» Льва Кассиля), из песен, из детских передач по радио о том,

До чего ж оно хитро,
До чего ж оно хитро,
До чего ж оно всё здорово придумано в метро

(это из песенки), о том, какие там лестницы-чудесницы (из другой песенки).

Метро первых лет отличалось от нынешнего лишь в деталях. Наклонные эскалаторные тоннели были рассчитаны только на три нитки эскалатора, из них одна, средняя, не работала практически никогда, даже в максимальный наплыв народа. Четыре эскалатора вместе появились после войны и воспринимались как чудо.

Крымский мост
Крымский мост

Объявлений по радио не было, «Осторожно, двери закрываются!» появилось гораздо позже, наверное, в 1960-х гг. Раньше помощник машиниста обычно говорил (без всякого усиления, так что слышно было только вблизи): «Побыстрей посадка! Отправляю поезд!» — и завершалось всё словом, которое долго служило символом метро: «ГОТОФФ!», — после чего двери захлопывались. Зачем-то на дверях изнутри поначалу были ручки, потом их сняли.

Переход со станции «имени Л.М. Кагановича» на станцию «Площадь Свердлова». 1955—1957 гг.

Переход со станции «имени Л.М. Кагановича»
на станцию «Площадь Свердлова». 1955—1957 гг.

Турникетов не было, у входа на эскалатор стояли с обеих сторон контролёры. Турникеты опробовали впервые, кажется только на «Павелецкой» в конце 1950-х гг. Билет стоил 50 копеек, но полтинников в обращении тогда не было, так что продавали специальные жетоны.

Метро носило имя Кагановича. Лазарь Моисеевич Каганович был до войны наркомом путей сообщения и вообще очень видной фигурой в государстве. Но вот в 1955 г. открыли метро в Ленинграде, присвоили ему имя Ленина и, наверное, схватились за голову: в Ленинграде — имени Ленина, а в Москве наше первое метро — имени Кагановича! И, как сказал мой отец, Кагановича раскулачили и оставили ему приусадебный участок: метрополитену присвоили имя Ленина, а «учитывая заслуги...», станцию «Охотный ряд» переименовали в станцию имени Кагановича. Впрочем, недолго музыка играла — через два года «разоблачили антипартийную группу Маленкова—Кагановича—Молотова» и «Охотный ряд» вернули. Эта станция — самая невезучая в московском метро. Позже её назвали «Проспектом Маркса», а потом опять вернули «Охотный ряд».

Кого можно было видеть в городе

Кроме упоминавшихся уже извозчиков, точильщиков, старьёвщиков, были ещё в переулках холодные сапожники, сидевшие под открытым небом или под навесом; они существовали ещё долго после войны. А лоточницы, у которых можно было купить конфеты, с началом войны исчезли и потом так и не появились.

В скверах часто встречались «прогулочные группы» — несколько детей примерно одного возраста (в пределах обычно от трёх до шести лет) с немолодой руководительницей; они водили хороводы, пели песенки, играли, иногда пытались говорить на иностранном языке, до войны — почти исключительно по-немецки. Это был один из разрешённых видов частного предпринимательства. Группами с иностранным языком руководили обычно дамы «из бывших».

Любимыми собачками таких дам были почти исчезнувшие сейчас белые пушистые шпицы.

Однажды, несколько лет спустя после войны, я встретил пожилую женщину с девочкой-подростком, вероятно, внучкой. Бабушка тихо, но очень внятно выговаривала внучке:

— Как ты себя ведёшь?! Qu’est-ce que c’est?

Я не сумел бы написать эту фразу, но на слух хорошо её понял (помните, в «Дубровском», — кесь ке се, мусье, кесь ке се?).

Как люди выглядели

Кто как.

И тогда, в пору, для которой нехарактерными считают социальные различия, были люди богатые и бедные. Но в целом не только в военные годы, но и с десяток лет после войны одевались более чем скромно: студентки донашивали школьные форменные платьица (без фартуков, конечно), а белое выпускное платье могло послужить и свадебным.

Одеждой богатых женщин было тогда зимнее пальто с чернобуркой.

Однако не бедностью и богатством различаются характерные одежды разных лет, а подходом к тому, что сейчас носят и что не носят. Сейчас хочешь надеть макси — ходи в макси, хочешь что-нибудь совсем коротенькое — ходи с голой поясницей, чтобы брюки держались только на самой широкой части бёдер. А раньше мода была на уровне чуть ли не государственного общесоюзного стандарта — ГОСТа: принято носить широкие брюки — изволь ходить в широких; носят юбки до середины голени — не моги надеть до колена; все подшивают под платье ватные плечики — и ты подшивай (потом плечики надолго исчезли, вернулись только недавно, но, конечно, уже в качестве произвольной программы). По ширине брюк, по длине волос выявляли даже социально чуждые элементы — пижонов в узких брючках и с патлами. При этом сознание ревнителей порядка во внешнем виде граждан определённо отставало от моды. В начале
1960-х гг. в газете написали, что молодёжь уже метёт тротуары широченными клёшами (вернувшимися, правда, в несколько измененном виде), а пропагандисты ещё поносят пижонов в узких брючках.

В целом, конечно, внешний облик был гораздо более пуританским, чем сейчас, нагишом ходить было нельзя. В курортном городе в летнюю жару девушку могли остановить за то, что она появилась на улице в сарафане без кофточки, с открытыми плечами (с этим мы встретились в 1953 г. в Крыму). Но парадокс: в сарафане нельзя, а в пижаме можно, даже в городе — плечи закрыты. Пижамы и халаты были обычной одеждой в дальних поездах. Однажды, правда, передали по поезду: «Пассажиры в пижамах, халатах и тому подобных одеяниях в вагон-ресторан не допускаются», но носители тому подобных одеяний сообщение проигнорировали, работники ресторана поморщились, но не отказываться же от выручки. Пустили. Вот как писал Евгений Евтушенко о своей родной станции Зима (это немного не доезжая Иркутска):

Вот поезд замедляет ход,
И пассажиры, волосато,
В пижамах пёстрых, полосатых,
Как тигры, прыгают вперед.

Чем-то совсем новым, революционным, стали в конце 1950-х гг. мужские рубашки навыпуск. Удобство брюк женщины оценили раньше, но появиться в брюках в театре долгое время было немыслимо.

В самое тяжёлое время, в войну, выдумали дешёвую обувь — женские босоножки на деревянной подошве. А позже, когда стало полегче, обладатели узких брючек носили ещё и ботинки на толстой подошве из микропористой резины — их тоже почему-то считали признаком пижонства. Непременной принадлежностью обуви всегда были калоши, но они исчезли в
1960-х гг., и с тех пор, когда приходишь в гости, тебе предлагают тапочки.

Студентки ходили на занятия без всякого макияжа; даже слово это не было распространено, говорили «косметика». Однажды на факультетском вечере самодеятельности на сцену вышел вокальный квартет, у его участниц были очень скромно подкрашены губы; так на них зашикали. Девушки были на пятом курсе, на дворе стоял 1956 г., три года прошло после смерти Сталина, шиканье из зала никаким начальством спровоцировано не было — просто таков был, как сейчас сказали бы, менталитет.

Идеология, политика

Эта тема необъятна, поэтому ограничусь только отдельными иллюстрациями к ней.

Библиотека им. В.И. Ленина
Библиотека им. В.И. Ленина

В последние десятилетия советской власти в праздничные дни вешали на стены домов, несли на демонстрациях портреты членов политбюро. В довоенные годы делали то же, но это были портреты вождей. Были — товарищ Сталин (обязательно первым и отдельно от всех), товарищи Молотов, Жданов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Берия, Маленков... Всех знали и всегда называли по имени и отчеству; такого, как теперь — Владимир Путин, Михаил Фрадков — не могло быть.

Совершенно особое отношение было к Ленину. Настоящий культ Ленина начался после развенчания культа Сталина. А при Сталине больше подчёркивали то, что Ленин умер, чем то, что дело его живёт. День памяти Ленина был 22 января — это даже не день его смерти, а день, когда было объявлено о его смерти; тогда же вспоминали о печально знаменитом 9 (22 по новому стилю) января 1905 года. В этот день вывешивались траурные флаги. Устраивали торжественно-траурные заседания с докладом кого-нибудь из членов политбюро, причём до середины 1940-х гг. название доклада всегда было одно и то же «...лет без Ленина по ленинскому пути под водительством товарища Сталина». День 22 января был нерабочим, но никакие увеселительные мероприятия не отменялись, так что можно было сходить в театр или в цирк. Спохватились года три спустя после смерти Сталина — нерабочий день отменили, а день памяти Ленина стали отмечать в день его рождения, впрочем, этот день оставался рабочим.

Состав вождей время от времени менялся. Кто-то умирал (Орджоникидзе, Жданов), кого-то объявляли врагом народа (Ежов, гораздо позже — Берия); пополнялся список очень скупо. В
4-м классе мы учили историю по довоенному «Краткому курсу истории СССР». Да, был и такой курс, видимо, как и «История ВКП(б). Краткий курс», предназначенный для сети политпросвещения. Специального учебника для начальной школы не было, поэтому многие места были трудны; да и оценки отдельных лиц и событий менялись. И учительница диктовала нам, какие абзацы читать, какие не читать (спустя много лет был такой эстрадный номер: «Тут играй, тут не играй»). Так вот в этом учебнике были портреты, наглухо заклеенные или густо замазанные чернилами; сам я не замазывал, мне досталась уже обработанная книга, так что я даже не знаю, чьи именно это были портреты. Впрочем, выбор был богатый.

Гимна СССР до войны не существовало, фактическим гимном был «Интернационал». Но в 1943 г. Коминтерн распустили, и понадобился новый гимн. В двадцатых числах декабря по радио прочитали текст нового гимна. А в ночь на 1 января 1944 г. гимн был исполнен. Все удивились: мелодия знакомая, она оказалась лишь чуть-чуть ритмически подправлена применительно к новому тексту, хотя формально стихотворный размер был тот же. Многие узнали часто исполнявшийся «Гимн партии большевиков», его пели на слова Лебедева-Кумача:

Славой овеяна, волею спаяна,
Крепни и здравствуй во веки веков,
Партия Ленина, партия Сталина,
Мудрая партия большевиков.

Гимн стали учить в школах, хотя текст был трудный: в первом куплете — «дружбы народов надёжный оплот», во втором — «счастья народов...», в третьем — «славы народов...». И выучили. В 4-м классе учительница диктовала нам экзаменационные билеты по русскому языку. В одном из них было: гимн Советского Союза — наизусть. Один из учеников робко спросил:

— Спеть?

Учительница проглотила улыбку и ответила:

— Прочитать.

Комсомольская площадь
Комсомольская площадь

Почему так удивительно непопулярен был гимн России в 1990-х гг.? Его многие даже не узнавали. Потому что у него не было слов, а на «тра-ля-ля» даже красивую мелодию запомнить трудно, учить её было нельзя.

Раньше был тезис: всё, что было в России до революции, плохо. Плохи были все государственные деятели, полководцы. Хорошими могли быть только руководители крестьянских восстаний, революционеры и — выборочно — писатели, художники, композиторы. Но уже перед войной возникло ощущение, что обстановка меняется. Героями стали Александр Невский, Дмитрий Донской, Суворов, Кутузов (все они были упомянуты в речи Сталина на параде 7 ноября 1941 г.). Вышли фильмы об Александре Невском, о Суворове, о Петре Первом (впрочем, Великим его тогда не называли). Во время войны это было особенно ценно.

Но после войны оглядка на прошлое приобрела иную форму: пусть не всё в России было раньше хорошо, но уж всё хорошее было и могло быть только в России. Всё на свете выдумали, открыли и изобрели только в России. В университете чуть ли не каждый лектор начинал свой курс словами: «Отцом нашей науки является великий русский учёный Михаил Васильевич Ломоносов». Исключение сделали лишь для почвоведения: там бесспорным основателем был Докучаев. На первой лекции по геоботанике преподавателю, не упомянувшему почему-то Ломоносова, пришла записка: «А был ли Ломоносов отцом геоботаники?» Лектор ответил, что проблема отцовства сложна, она бывает даже предметом судебного разбирательства, поэтому он не решается ответить на вопрос определённо. Такой ответ сошёл лектору с рук, но могла быть и трагедия.

За Ломоносова даже обидно: он до такой степени навяз на зубах, что его перестали воспринимать всерьёз. Лишь на пятом курсе, прочитав Ломоносова в подлиннике, мы поняли, насколько он опередил многих своих современников. Кстати, это возвеличивание Ломоносова было и раньше. До революции идея состояла в том, что у нас-де такая страна, в ней и простой крестьянин

...по своей и Божьей воле
Стал разумен и велик.

После революции акцент поменялся; кроме упомянутого русского приоритета, главная мысль состояла в том, что не дворянин, а именно простой крестьянин стал великим учёным. Был в дореволюционное время и обратный эффект, отторжение надоевшего Ломоносова: Ленин употребляет имя «Ломоносов» как синоним самоучки и недоучки («Что делать?»); наши же преподаватели марксизма этого будто и не замечали.

Первокурсник считал долгом в курсовой работе обругать какую-нибудь метафизическую западную теорию, даже не очень понимая, что в ней метафизического, и прочитав не саму теорию, созданную действительно настоящим учёным, а только её изложение в наших учебниках.

ВДНХ. Круговая панорама
ВДНХ. Круговая панорама

Старались избавиться от иностранных слов. Для некоторых из них усилий не понадобилось. С детства помню аэропланы, но потом они тихо умерли сами собой, их заменили самолёты. Очень удачным оказалось слово вертолёт, сейчас уже никому не придёт в голову назвать эту машину геликоптером (к тому же, поди разбери, где в нём ударение). Французские булки стали городскими, конфеты, называвшиеся «американским орехом», стали «южным орехом». Ансамбль Леонида Утёсова, носивший ужасное западное название «джаз», стали именовать на исконном русском языке Государственным эстрадным оркестром. В большинстве же случаев заменить калоши мокроступами так и не удалось. Из футбола почти исчез корнер, но матч так и не захотел уступать место состязанию, а пенальтиодиннадцатиметровому штрафному удару.

В идеологическую систему входили и примеры для подражания, в частности пионеры-герои. Все, «кому за тридцать», помнят Павлика Морозова; он был восславлен как образец героя-доносчика, а кем был он на самом деле, вряд ли уже удастся установить. Были герои войны — Марат Казей, Валя Котик. Но мало кто уже помнит довоенные трудовые подвиги школьников — сборщицы хлопка узбечки Мамлакат Наханговой, сборщицы чая грузинки Этери Гванцеладзе, коневода-кабардинца Барасби Хамгокова.

При жизни Сталина в Москве не разрешали фотографировать на улицах. У одного из моих однокурсников есть исторический снимок — студенты после первомайской демонстрации на Васильевском спуске (впрочем, это название тогда было малоизвестно), видна Спасская башня; это был 1953 г., фотографировать только что разрешили.

Армия

...От тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.

С этим мы выросли.

Были очень удивлены, когда Красная Армия, выигравшая войну, вдруг стала Советской Армией. Впрочем, изменения начались давно. Сначала генералы вместо комбригов, комдивов, комкоров и командармов, потом офицеры; погоны, мундиры. В 1943 г. учредили суворовские военные училища — «по образцу дореволюционных кадетских корпусов».

Прежде на командирское «Здравствуйте, товарищи!» отвечали «Здра!..» (конец слова проглатывался). Потом стало «Здравия! Желаем! Товарищ! (и по званию)». Раньше в ответ на приказ отвечали «Есть!». Потом в армии стали говорить «Слушаюсь!». (На флоте осталось «Есть!», потом оно вернулось и в армию.) Появилось «Никак нет». Появилось, но и исчезло со смертью его единственного носителя звание Генералиссимус Советского Союза. Некоторые почему-то думают, что и Брежнев был генералиссимусом; нет, только маршалом.

Противовес идеологии

Контр-идеология существовала всегда. Был самиздат — о нём написано очень много. Но это — только в брежневскую эпоху. В другие времена были анекдоты, которые служили очень хорошим показателем состояния общества. Конечно, рассказывали их шёпотом, лишь при Хрущёве они на какое-то время вырвались на волю.

Во время войны анекдоты сводились в основном к теме о воровстве снабженцев. После войны героинями анекдотов стали генеральши — суть заключалась в том, что жёны новоиспечённых генералов малограмотны.

Настоящая буря анекдотов пошла во времена Н.С. Хрущёва. Он сам иногда в речах ссылался на анекдоты о себе. Анекдоты были не особенно злые, не хотелось так уж поливать грязью систему, которая позволила вздохнуть свободнее. Своеобразным жанром было «Армянское радио», которое якобы вело передачи «Спрашивали — отвечаем».

— Радиослушатель Оганесян спрашивает: можно ли в газету завернуть рояль? Отвечаем: можно, если в ней напечатана речь Н.С. Хрущёва.

— Радиослушатель Погосян спрашивает: может ли машина «Запорожец» развить скорость 200 километров в час? Отвечаем: может, если её спустить с горы Арарат.

Я был в полной уверенности, что армяне обижаются на эти анекдоты, считают их издевательством. Но приехав в 1969 г. в Ереван, убедился, что там это чуть ли не предмет национальной гордости. Экскурсовод — армянин, конечно, — говорит:

— А налево вы видите здание Армянского радио. Надеюсь, комментарии излишни. — Общий хохот подтвердил, что излишни.

Но конец 1960-х — это уже эпоха упадка анекдотов. Пошли анекдоты о Ленине. Над Лениным не издевались. Ни в одном анекдоте он не предстал глупым или злым человеком. Смеялись над тем, что из Ленина сделали бога (особенно к 100-летию со дня его рождения), поэтому в анекдотах Ленин — просто человек, которому ничто человеческое не чуждо.

В анекдотах о Чапаеве он, а в особенности его знаменитый ординарец Петька, представлены ужасно глупыми и безграмотными. Это был показатель того, что с идеологией далеко не всё в порядке: издеваются над теми, кого официально прославляют. Последней стадией были злые, обидные и несправедливые анекдоты о чукчах.

В последнее время «новые русские» в анекдотах — примерно то же, что в своё время генеральши.

Язык

Исчезновением — естественным или в результате насилия — иностранных слов не ограничиваются изменения языка за то время, о котором я рассказываю. Речь меняется постоянно. Интересно было обнаружить в словаре архаизмов* слова, которые не только были в ходу, казалось бы, совсем недавно, но даже появились на моей памяти.

Быстрее всего меняется молодёжный сленг. Появилось и исчезло словечко железно (совершенно точно, твёрдо; иногда просто в значении «хорошо»; 1940—1950-е гг.). В 1940-х гг. появилось выражение стиль — для всего, что не укладывалось в обычные для того времени рамки: длинные волосы, яркая одежда, галстуки с пальмами и обезьянами, толстые подошвы, развязная манера в танцах. Обычно стиль бывает каким-нибудь — строгим, спортивным, национальным; а здесь просто стиль — без определения. Носитель такого стиля назывался стилягой.

Старшие не всегда нас понимали.

— О чём фильм?

— А, там всю дорогу стреляют.

— А куда они едут?

Выражение всю дорогу было понято слишком буквально; в этом контексте оно означало просто «всё время».

В конце 1950-х гг., когда мы давно уже окончили школу, прошла реформа правописания. Казалось бы, коренных изменений не было, но сейчас, читая книгу 1950-х гг., то и дело натыкаешься на уже забытые написания: повидимому, попрежнему, итти, чорт, нехватает, темносиний, экзаминатор. Ещё раньше, но тоже на нашей памяти вернулся в язык твёрдый знак и ушли с’езд, под’езд (такое написание можно по сей день видеть на под’ездах Политехнического музея), об’единение; дольше всего продержалось об’явление — формально оно было уже вне закона, но писали обычно именно так.

Раньше танцовали, потом стали танцевать. И здесь произошел редкий случай: правописание повлияло на устную речь. Эта буква «е» стала отчётливо произноситься, тогда как раньше здесь всегда на месте буквы «о» в речи всегда был нейтральный безударный гласный звук. Аналогично изменилось написание глагола гарцовать, но он редкий, так что в речи не заметно.

Менялись обращения. Я ещё помню в Москве телефоны без автоматической связи — снимаешь трубку, тебе отвечает голос. Так вот к телефонисткам многие обращались ещё по-старинному — «барышня». Не было редкостью обращение к продавщице «гражданка». Потом тех и других вытеснили и сохраняют позиции до сих пор «девушки» — вне зависимости от возраста адресата. А потом, наверное, годах в 70-х, совсем незнакомых стали окликать «женщина» и «мужчина».

Школа

Осенью 1943 г. школы в городах разделили на мужские и женские. Раздельное обучение просуществовало 11 лет. Были у этой системы преимущества, но недостатков больше. Мальчишки грубели, ругались. У девочек тоже, говорят, были свои недостатки. Придя в университет, мы долгое время чувствовали себя с однокурсницами очень неловко. Ведь до этого общение было только на вечерах, ограничивалось танцами, в лучшем случае подготовкой совместного спектакля.

В «Кондуите и Швамбрании» Лев Кассиль пишет о «реформе единицы» — цифровые оценки в школе были заменены словесными. Мы пережили контрреформу. К началу войны некоторые из словесных формулировок исчезли (оч. хор., например), остались отл. (отлично), хор. (хорошо), пос. (посредственно) и пл. (плохо). С начала 1944 г. вернули баллы, так что за третий класс у меня в табеле стояли отметки первых двух четвертей по-старому, а последних двух и годовые — уже цифрами.

Через год или два для девочек ввели форму: коричневое платье с фартуком — черным (повседневным) или белым (парадным). Форма для мальчиков появилась гораздо позже, лет на десять. Поначалу она была почти точно скопирована со старой гимназической формы — серые брюки, такая же гимнастёрка, фуражка.

Сейчас много говорят о перегрузке школьников. Говорили и полвека назад. Обычно фраза «А вот мы-то в вашем возрасте...» вызывает у молодых людей образ занудного старика. Но всё-таки посмотрите, как учились мы.

На пятидневку школьники перешли лет на двадцать позже, чем взрослые, суббота оставалась рабочим днём до 1980-х гг.; мы, будучи школьниками, о пятидневке и не мечтали. Экзамены сдавали в каждом классе, начиная с четвёртого. В четвёртом было не меньше шести экзаменов, в пятом и шестом — не помню, в седьмом — десять (класс считался выпускным за неполную среднюю школу), в восьмом и девятом — по восемь, в десятом, выпускном — одиннадцать. Осенних каникул не было.

Досуг

Из всех искусств для нас важнейшим является кино. Эту фразу Ленина, которая красовалась почти в каждом кинотеатре (кстати, в безобразно изуродованном виде — ведь в подлиннике она начиналась словами «пока не достигнута всеобщая грамотность»), мы в школьные и в студенческие годы могли произнести с полным правом. Были театры, были хорошие концерты, но важнейшее — кино.

Ещё перед самой войной сообщали, что вышел «новый звуковой художественный фильм». В немом кино я не был никогда, но сообщения о том, что фильм звуковой, помню хорошо. Потом стали говорить о цветных, потом о широкоэкранных.

Одно время новые фильмы выходили редко (конец 1940-х — начало 1950-х), так что смотрели всё или почти всё. А кроме того, существовал киножурнал «Новости дня», он часто шёл перед художественным фильмом и заменял нынешние телевизионные новости. Были иностранные фильмы, шли они только с субтитрами, не дублировались. Во время войны, ближе к её концу, прошёл «Багдадский вор». Весной 1945-го — «Бэмби».

Мультипликация тех лет очень отличалась от нынешней, особенно от американской: все движения были гораздо мягче, плавнее, фон, на котором происходило действие, нередко представлял собой живопись самого высокого класса. Это относится и к восхитительному «Бэмби», и к нашим фильмам, пусть более коротким, но тоже выполненным на очень хорошем уровне.

Сразу после войны появилось множество фильмов, которые анонсировались как трофейные. Некоторые действительно такими были или могли быть, например, «Девушка моей мечты», которую, как мы узнали тридцать лет спустя, Штирлиц терпеть не мог, но по долгу службы смотрел несчётное число раз. Но некоторые были нам уже знакомы, потому что в войну их показывали как английские или американские, а потому трофейными они вряд ли были.

Зимой катались на коньках. Сейчас катаются гораздо меньше. В войну же, прикрутив коньки к валенкам, могли кататься даже по наезженному машинами снегу в переулках: толщина снега вполне скрывала неровности булыжной мостовой. Смельчаки прицеплялись к заднему борту грузовика проволочным крюком и ехали на буксире.

Летом ходили на футбол — и потому, что футбол был в центре внимания (знаменитое турне московского «Динамо» по Англии осенью 1945 г., две победы, две ничьих, общий счет 19 : 9), и потому, что телевидения не было, и даже блестящий Вадим Синявский создавал своими радиорепортажами только иллюзию присутствия.

Слушали радио, эта привычка у многих сохранилась с войны. Часто передавали классическую музыку, с этих пор многое помню. Были хорошие литературные передачи. В 1960-х гг. появилась радиостанция «Юность», и это было хорошо; а то, что шло в 1940-х гг. под названием «Передачи для молодёжи», — просто ужас: бригадир такой-то вырастил такой-то урожай на такой-то площади; комсомольцы такого-то района собрали столько-то тонн металлолома...

Формально телевидение существовало с 1930-х гг., но фактически телевизоры стали появляться с начала 1950-х. Многие сейчас думают, что КВН — это Клуб Весёлых и Находчивых. Нет, первоначально это была марка телевизора КВН-49 (начальные буквы фамилий трёх конструкторов и год выпуска), а уже название этого клуба было специально придумано так, чтобы сохранилась аббревиатура, тогда ещё многим памятная. Телевизор был размером со средний современный телевизор, но экран можно было закрыть обычным почтовым конвертом. Поэтому перед телевизором ставили на специальной рамке увеличительную линзу из двух стёкол — выпуклого и плоского, а между ними наливалась вода; сплошная стеклянная линза была бы невероятно тяжела и дорога. Телевизоры поначалу были, конечно, далеко не у всех, так что на интересные передачи нередко ходили к соседям, а то и ездили к родственникам на другой конец города.

Сейчас передачи начинаются прямо с титров. Вначале же каждую передачу объявляла ведущая, она обычно работала весь вечер. Первыми запомнившимися ведущими были Ольга Чепурова и Нина Кондратова; немного позже появилась Валентина Леонтьева.

Песни

В советское время родилось понятие массовая песня. Способствовало этому, наверное, сочетание двух обстоятельств. Во-первых, идеология определяла потребность в таких песнях; во-вторых, существовало средство их распространения — радио. Песни не обязательно были напрямую продиктованы идеологией, были среди них лирические, шуточные; но, конечно, никогда ей не противоречили.

Первый мощный вброс песен произошёл в 1930-х гг. Это песни из кинофильмов, много песен на тему «Если завтра война» (песня с этим названием, а также «Марш танкистов», казачьи песни и другие), несколько лирических. В 1939 г. все (могу быть уверен, что все вокруг меня, но, кажется, вообще все в Союзе) пели «Катюшу», «Трёх танкистов» и — совсем в ином роде — грузинскую «Сулико». Были ещё «И кто его знает...» и «Провожание».

Тогда же появились и очень часто пелись по радио песни о Сталине; две из них отличались очень красивой мелодией, что же до слов, то от этих песен пришлось отказаться ещё в советское время.

В довоенные годы и в первые послевоенные по радио шли передачи «Разучивание песни». Читали, а затем медленно диктовали текст. «А теперь прослушайте, как звучит мелодия запева на скрипке». Далее то же «... на гобое». Потом то же с мелодией припева. Песня, таким образом, запоминалась очень хорошо.

Когда началась война, тематика песен, конечно, резко сменилась, но переход был без всякого перерыва — в музыке это называется attacca subito. Кроме призывающих, вдохновляющих, были ещё песни о верности, ожидании. Почти как молитва звучало «Жди меня».

Но вскоре после войны пошла полоса ужасно унылая. Были мелодичные песни, но собственно массовыми они не стали. И здесь на выручку пришли песни стран народной демократии (так называли первое время социалистические страны) — венгерские, польские, чешские, болгарские. Правда, о качестве текстов говорило уже то, что писали не «перевод», а «русский текст» такого-то. Иногда встречались разные русские тексты одной и той же песни, сличать их было очень забавно.

Несколько хороших песен появилось в конце 1950-х гг., но всё-таки массовая песня уже начинала уходить. И тут, в 1960-х, неожиданно подоспела новая оживляющая инъекция — мультфильмы. Песенки из фильмов о Чебурашке, о Крошке-Еноте, о Бременских музыкантах. Их приняли сразу и помнят до сих пор.

Особая категория — барды, долго официально не признававшиеся. Они заслуживают специального и гораздо более профессионального исследования.

А то, что поют сейчас, обычно и песнями-то называть стесняются. Так — композиции.

Книги

Перед самой войной издавали книг довольно много. Издавали и во время войны, правда, на довольно плохой бумаге, печать была почему-то коричневая.

О литературе предвоенной и военной написано много. В первые годы после войны пошла полоса романов о колхозной жизни с таким сюжетом: Он уходит на войну, Она остаётся в тылу; Он возвращается и видит, что Она далеко обогнала Его в труде; возникает конфликт, который потом, конечно, благополучно разрешается. Эти романы изучались в школе — ведь надо же изучать что-то современное.

Упомяну, пожалуй, только одного писателя. Какой-то особый тон в литературу внёс Иван Антонович Ефремов. Его романы о далёком будущем заставляли задуматься, поверить в тот коммунизм, в который верил он сам (кстати, не называя его так), в котором каждый из многомиллиардного (так у Ефремова) населения Земли остаётся человеком, сохраняет индивидуальность. Писатель был выдвинут на Ленинскую премию, но не получил её.

В целом в течение нескольких десятилетий издавали мало художественной литературы, издаваемая была очень дешёвой и быстро исчезала с прилавков. Лучше всего было искать книги в небольших районных центрах: завоз — по плану, как и всюду, а спрос небольшой. Особенной популярностью пользовались подписные издания. Если объявлялась подписка, была полная гарантия, что она разойдётся в момент. Как-то в 1970-х гг., придя домой, я сказал, что видел очередь за подпиской на... (и назвал одного многажды лауреата Сталинской премии, автора нескольких послевоенных колхозных романов). Жена подумала, что это глупая шутка, а дети спросили, кто это такой. Нет, это была не шутка: подписка была и очередь была. Подписные издания были атрибутом престижных личных библиотек, которые так распространились в 1970-е гг. Ещё в 1950-х гг. хорошие сборники стихов при десятитысячном тираже могли стоять на полках магазинов подолгу, а в 1970-х тираж 25 тыс. сразу расходился. Культурный уровень вырос? Допускаю, что вырос, но не до такой же степени!

В фильме «Служебный роман» была удивительно удачная режиссёрская находка — сравнение двух библиотек. В квартире Самохвалова — полки, сплошь заставленные многотомными изданиями, а у Калугиной — небольшой книжный шкаф, в котором все книги разные, наверное, подобраны с любовью, каждую покупали, тщательно просмотрев.

Религия. Церковь

«Не рубите ёлок, не празднуйте рождества!» Это из детского журнала. Конечно, «рождество» с маленькой буквы. Было даже такое: «Не празднуйте поповских праздников рождества и нового года!» Новый год потом реабилитировали. А в середине 1930-х гг. один из членов ЦК (кажется, Я.Э. Рудзутак, позже репрессированный), как говорили, обокрал Иисуса Христа — предложил считать рождественскую ёлку новогодней.

С религией боролись, боролись упорно, но в этом чувствовалась какая-то робость. Старались делать вид, что религии нет. В учебнике можно было прочитать, что Геракл совершил двенадцать подвигов, что Юнона была женой Юпитера. Но как только дело касалось ныне существующей религии, то ни о том, что погибли Содом и Гоморра, ни о том, что Христос был распят, нельзя было сказать, не добавив словечко «якобы» или оборот «согласно библейскому преданию».

После периода разрушения церквей и гонения на духовенство небольшой, едва заметный поворот наметился перед самой войной. В 1940 г. заменили рабочую шестидневку рабочей неделей и выходным днём стало воскресенье. Года полтора спустя я услышал по радио сообщение о переносе выходного дня (в связи с государственными праздниками их часто переносили) и удивился: оказывается, в некоторых республиках — несомненно, мусульманских — выходным днём была пятница. Не знаю, во всех ли мусульманских республиках было так; позже всюду ввели воскресенье.

Любая церковь, даже в условиях отделения от сугубо атеистического государства, — организация политическая, воздействующая на массы, и не учитывать этого государство не может. Во время войны это поняли. Начиная с ещё очень тревожного 1942 г., в пасхальную ночь сокращали комендантский час. По радио можно было слышать, что во время оккупации священник пытался святым крестом остановить бесчинствующих фашистов. В 1943 г. была восстановлена Московская Патриархия. В церквах возносились молитвы за победу, за упокой душ убиенных воинов. Церковь собрала деньги на танковую колонну «Димитрий Донской».

Всё повернулось вспять в середине 1950-х гг. Репрессий не было, но Хрущев обещал в 1980 г. показать по телевидению «последнего советского попа». В середине 1980-х пропагандисты замерли в ожидании и не знали, что говорить. Однако уже тысячелетие Крещения Руси в 1988 г. отметили торжественно (правда, главные торжества были в Москве, а не в Киеве), и дальнейшее развитие событий стало логическим продолжением этого.

* * *

Можно было бы рассказать ещё о том, что до 1950-х  гг. почти не было сигарет, курили папиросы; о том, какими поразительно добросовестными и трудолюбивыми были китайские студенты (они уехали домой, когда резко ухудшились отношения с Китаем в начале 1960-х гг.); как с возрождением генетики австрийский монах Грегор Мендель стал выдающимся чешским учёным.

Но никто не обнимет необъятного. Если и эти отрывочные заметки помогут воссоздать картину не такого уж далёкого прошлого, значит, вспоминал не зря.


* Словарь архаизмов / Сост. И. Смирнов, М. Глобачёв. М.: ТЕРРА—Книжный клуб, 2001. 424 с.

TopList