Другая точка зрения

Ведущий рубрики Анатолий БЕРШТЕЙН

Россия глазами иностранцев и эмигрантов

Миф о том, что мы не просто другие, но особенные; что мы не любим и боимся иностранцев; что они изначально  к нам недоброжелательны и, по крайней мере, ничего не понимают в загадочной русской (в меньшей степени, славянской) душе, — старый и самый живучий. Притом ксенофобия и желание отмежеваться касается и европейцев, и азиатов. Мы — самобытные. Мы гордимся своей историей, даже если ее не знаем. Мы не всегда об этом кричим, но шепотом верим, что мы не просто другие, а лучшие.
Когда родился этот миф? Вряд ли когда, рассорившись, славянские вожди пригласили Рюрика; и не во времена насильственного крещения Руси, когда князья крутили головой во все стороны, выбирая чужую религию, и в конце концов отказались от своего язычества; и не во времена монголо-татар, когда сначала брат шел на брата, а потом кто к полякам подался, кто и с монголами породнился. Вероятнее всего это случилось ближе к правлению Ивана III: и от Золотой Орды отбились, и свои земли собрали, а тут и Византия пала — сам Бог велел Третьим Римом назваться. Выхватили знамя веры из рук павшего бойца, понесли дальше — похвально. Но вот когда было провозглашено в продолжение, что «…Четвертому не бывать», тогда, возможно, и стало складываться то самое самосознание исключительности. Россия — оплот православной веры. Форпост на Западе и на Востоке. Так формировалась ментальность нации. Потом был Иван Грозный — войны, внутри и вовне. Русь прирастать стала Поволжьем и Сибирью. Ее просторы расширились и становились все бескрайнее и бескрайнее: при Алексее Михайловиче с Украиной воссоединились, Петр Великий пробился к морю с севера, Екатерина Великая — с юга, а заодно и Польшу поделила, и, наконец, при Александре I выторговали Финляндию у Наполеона. Так и возник пресловутый «геополитический фактор», о котором как о самой нашей главной исключительности говорил «сумасшедший» Чаадаев.
Огромность территории, ее особое евразийское расположение, богатейшие природные ресурсы, многонациональность народов, ее заселяющих, терпимость, но и государственный патронаж, ортодоксальность веры — все это стало сначала чертами, а потом и свойствами русского характера: широкого до потерянности (даже неловко уже цитировать Дмитрия Карамазова о широте русского человека и о желании ее сузить), самобытного в своей эклектичности, противоречивого в разнообразии, христианско-языческого, снисходительного до равнодушия, неспешного до лени, нежадного, но ничего не ценящего, гордого, даже кичливого, но порой не уважающего самого себя, полноценного и тревожного, доверчивого и непостоянного.
Куда уж пришельцу-иностранцу в России разобраться, если она сама находится в постоянной рефлексии (имея в виду образованную и просвещенную часть населения) и… не дает ответа.
Значит, иноземец тем более ничего правильно понять не сможет. Особенно тот, кто с туристической целью, а потом — всякую грязь и ерунду про несвободу и матрешки. И вообще, он со своим уставом все норовит учить и переучивать. Не уважает, получается, обычаи. А таким гостям мы не рады, мы их боимся и презираем. Вот мы тоже один раз попробовали их научить, предложили свой товар — мировую революцию, — так они от нас железным занавесом отгородились.
Честно говоря, понимают они нас, во всяком случае показывают, действительно смешно, карикатурно. И не только в глупых боевиках про русскую мафию или в комиксах про Джеймса Бонда, но даже в серьезных фильмах — «Доктор Живаго», например. Мы их как-то меньше оглупляем и адекватнее представляем.
Но если бы только они о нас так порой неприглядно и безответственно говорили, а то и мы сами — только уже там. От перебежчика Курбского до Суворова, от диссидентов-эмигрантов Герцена, Алданова до Буковского. Все они в один голос, с небольшими модуляциями повторяли то, что, пожалуй, емче всех резюмировал о России иностранец — маркиз де Кюстин. Вслед за Штаденом и Герберштейном он сначала вообще позволил себя писать о России, а потом выяснилось, что позволил «много лишнего». У него о нас страна фасадов, «потемкинских деревень», многочисленных ненужных формальностей; страна чинопочитания; страна, у народа которой, живущего и желающего жить без свободы, остаются только инстинкты вместо разумных чувств; страна, народ которой сам создает административную систему своего подавления; страна, где народ-инфант, который не может без отца и матери, который боится самостоятельности и не только не помышляет о независимости, но и всячески противится ей, желая быть зависимым, но в то же время и защищенным, и обеспеченным.
Конечно, де Кюстин во многих деталях и фактах ошибся, был тенденциозен и по-европейски высокомерен и в ответ получил десятки заказных, но, возможно, и от сердца написанных разоблачительных рецензий. Но по существу его никто не опроверг. А такие, как Герцен, с сожалением и восторгом отмечали, что это лучшая книга иностранца о России.
Сам же Герцен был, возможно, лучший писатель-эмигрант, который знал и понимал многое о своей покинутой Родине. Именно ему в разгар спора славянофилов и западников принадлежит один из самых точных образов России: у ее орла две головы, смотрящие в разные стороны, но сердце у них одно. И это не шизофрения. Это прецедент природы, сиамские близнецы. И никто не собирается делать операцию по их разделению. Они погибнут друг без друга.
Россия такая, какая есть. Как и американцы, и французы, англичане и немцы. Никто ее всерьез изменять не хочет. (Нельзя же насильственно лишить ее привычного пространства — никому, кроме нее самой, этого не удавалось.) Но иногда создается впечатление, что Россия просто стесняется своей непохожести на других, испытывает комплекс неполноценности, как Гулливер перед лилипутами. И обижается, когда говорят правду: мол, слишком большая, иногда неуклюжая, как слон в посудной лавке, и всяких дров наломать может. Не любит наш Гулливер критики. Раздражается и готов лилипутов потоптать. Притом от любви до ненависти у него, как и у всех больших и неуверенных, один шаг.
Популярнейший в 1950—1960-х гг. певец и актер Ив Монтан осудил ввод войск в Чехословакию и… сразу сгинул: с экранов, прилавков, концертов; Петер Вайс написал пьесу о Троцком и… исчез с подмостков театра на Таганке и далее отовсюду, где ранее упоминался; Артур Миллер — пьесы этого классика американской драматургии шли у нас почти во всех театрах — выступил в защиту свободного выезда евреев и… нет такого драматурга в СССР и никогда не было; бедный Андре Жид, говорят, когда приезжал в 1930-х, хотел поговорить со Сталиным о свободе сексуальных меньшинств — теперь в узких кругах образованной советской интеллигенции осталось воспоминание только об Агасфере.
Конечно, не все иностранцы были сознательно враждебны и близоруки, были и среди них «ясновидящие»: например, Ромен Роллан, Анри Барбюс, Эльза Триоле и даже Лион Фейхтвангер, книгу которого «Москва. 1937 год» к изумлению многих у нас издали, несмотря на легкую критику вождя за культ личности (глава так и называлась «Сто портретов человека с усами»).
Вот так и живет Россия в сознании других, а порой и в своем собственном, между мифами и пасквилями. То так самовозвеличиваясь, что и не подойти, то так самоуничижаясь, что и неловко даже. Всё — крайности: то отрицание недостатков, то отказ от очевидных достоинств. А кажется, так все просто, так ясно, что давно пора успокоиться, смириться со своей природой, не нервничать, выйти в свет, навстречу другим и признать очевидное: самобытность нужна (собственно, она никуда и не денется), но не нужна исключительность (потому что она исключает нас из нормальных взаимоотношений с другими); не обязательно быть великой Россией (по крайней мере, это нескромно и об этом должны говорить другие), но обязательно — богатой и процветающей, и в меру сильной, чтобы защитить себя, но не пугать соседей; не надо особых путей развития (параллельно магистрали, по грунтовке, а то и куда-то вбок — в тупик), а нужны особенности развития, соответствующие нашим габаритам, определенный стиль, если угодно шарм, чтобы отличаться вкусом, а не грубостью; хватит вечно государство возвеличивать, а то — «Человека забыли…». И чтобы дышалось у нас вольно, не потому, что воздуха много, а потому, что полной грудью и радостно. И чтобы хватало на всех, и тогда иностранцы-путешественники, уезжая из России, не будут вздыхать с облегчением при переезде границы и не станут заканчивать книг о нашей стране назиданием своим согражданам: «Когда ваши дети вздумают роптать на Францию, прошу вас, воспользуйтесь моим рецептом, скажите им: поезжайте в Россию! Это путешествие полезно для любого европейца. Каждый близко познакомившийся с царской Россией будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы».

Если Вы хотите высказать свое мнение или поспорить с автором этой статьи, направляйте свои письма и реплики по адресу: 121165, Москва, Киевская ул., 24. Редакция «История», или по электронной почте Hisred@yandex.ru