От имени...

Ведущий рубрики
Анатолий БЕРШТЕЙН

Моего отца ранили в первый день войны почти на границе с Польшей, в Белостоке, где он строил аэродромы. Может быть, это и спасло ему жизнь. В строй он вернулся только в конце 43-го…
9 Мая я всегда заставлял его надевать орденскую колодку, которую сам как-то заказал в мастерской и подарил ему на день рождения. Если получалось, в этот день мы шли гулять. На него смотрели, молодежь здоровалась, некоторые дарили цветы, а я шел рядом и гордился.
Именно чувство гордости наполняет наших сограждан, когда они вспоминают об Отечественной войне: мы выстояли, победили, освободили других. И только потом чувство скорби — какой ценой...

Мы знаем цифры погибших: раньше называли 20 миллионов, сейчас — 26 (или 28?).
Мы в общем знаем, что были секретные советско-германские протоколы, которые помогли гитлеровцам развязать агрессию против Польши и начать Вторую мировую; что СССР, несмотря на всю, казалось бы, очевидность надвигавшейся войны, оказался к ней не готов, и это повлекло за собой многочисленные жертвы в ее начале; что из-за бездарности руководства были ужасающие «котлы» — например, киевский в 1941 г., где были окружены 650 тыс. человек; мы знаем о миллионах пленных и угнанных в Германию, о заградотрядах, с помощью которых удалось остановить панику; теперь мы знаем, чего стоило самодурное решение о взятии того же Киева к празднику Октябрьской революции, и «политическое» взятие Берлина — до прихода союзников (в последней военной операции погибло более 100 тыс. человек). А затем снова были репрессии: и для тех, кто был в плену, и для оставшихся на оккупированной территории… Мы уже многое знаем, о многом слышали, но война есть война, на нее, как говорится, все спишется, тем более, победителей не судят: в конце концов, мы разгромили фашизм и освободили от него Европу.
Но по этой логике: при Сталине был порядок, Беломорканал сыграл важную хозяйственную роль, а те же секретные протоколы с Гитлером — победа советской дипломатии, давшая нашей стране два лишних года подготовки к войне, к началу которой, прямо скажем, мы так и не успели…
И все же, если советский период нашей истории в целом оценивается в обществе хотя бы противоречиво, Отечественная война по своему смыслу и жертвенности — дело святое, и никому не разрешено ее ничем замарать (т.е. говорить жестокую, неприятную правду). В российской истории осталась, пожалуй, единственная «священная корова», которой нельзя касаться, а можно только поклоняться — Великая Отечественная война.
Когда в свое время появился советско-российский документальный сериал «Неизвестная война», мы уже кое-что знали не только об их войне, но и о некоторых неприглядных сторонах нашей. Мы ведь разговаривали со своими и чужими отцами, мы читали книги: и «Будь здоров, школяр!» Окуджавы (хотя вскоре ее изъяли из библиотек как пацифистскую), и «Солдатскую правду» Астафьева, и Константина Воробьева — про молоденьких курсантов, в один день полегших под Москвой, и Копелева — про мародерство и изнасилования на освобожденной территории, и «Нелюдей» Тендрякова, где описывалось, как, поддавшись чувству мести, враз озверевши, наши солдаты превратили в ледяную глыбу молоденького немецкого паренька, которого до этого приютили у себя, сделав чуть ли не сыном полка… Все было на этой войне. В ней не могло не быть ложки дегтя, да она и сама не бочка меда.
Многочисленные знания о войне и о том, как она калечит души людей, постепенно стирали ее романтизированный ореол. Война представлялась уже даже не тяжелой работой, а страшной повинностью, мученической борьбой, в том числе с самими собой за сохранение человеческого облика.
Сразу после войны, по горячим следам Юнг написал «Психологию нацизма». В частности, он рассказал, как происходило покаяние немцев сразу после войны. Схема приблизительно следующая: Гитлер и СС — это, конечно, ужасно, но вермахт — другое дело, они выполняли приказ; конечно, немецкое государство ответственно за развязывание войны, но ведь многие немцы ничего не знали о концлагерях; к тому же они защищали Европу от коммунизма, и вообще не надо забывать, что перед войной уменьшилась преступность, была ликвидирована безработица, строились автобаны… Юнг констатировал: среди многих немцев сквозит неприкрытое сожаление, что они все-таки проиграли войну.

Скульптура В. Сидура

Скульптура В. Сидура

Мы же ее выиграли… Но до сих пор каждый год — пусть в День Победы или в День Скорби, возвращаясь памятью к войне, просматривая все новые и старые документальные кадры под музыку Шостаковича или Вагнера, слушая воспоминания редеющих ветеранов, ощущается какая-то недосказанность: не про саму войну, не хватает какого-то послесловия, какой-то другой тональности разговора, отсутствует точка. Если война состоялась, значит, что-то не сделано было для мира, значит, что-то стало большей ценностью, чем жизнь и дома собственных граждан. И тогда, как минимум, требуются пояснения, во имя чего пролилось столько крови и можно ли было ее избежать или уменьшить. Война, даже отечественная, справедливая, победоносная, требует строгого отчета власти перед обществом, правдивой исповеди, и всегда — извинений. Ибо война — всегда хирургическая операция без наркоза. Надо извиняться хотя бы за боль. И заканчивается война не тогда, когда похоронят всех ее героев и жертв, но после того как самые справедливые властители, национальные герои или их преемники покаются перед своим народом за то, что все-таки не смогли отстоять мир. И в обязательном порядке — за те ошибки и преступления, которые пришлось совершить. Вопрос: может ли, должна ли страна-победитель извиняться перед своим народом, извиняться не за победу, а за ее превышенную по вине руководства цену, и может или должен ли это делать правопреемник власти? — для меня лично затруднений с ответом не вызывает. Я уверен, что нравственная ценность этого поступка значительно выше для страны, народа, его будущего, чем любая конъюнктура, политическая или, тем более, популистская целесообразность.

Скульптура В. Сидура
Скульптура В. Сидура

Есть покаяние личное, интимное, а есть покаяние в форме извинения государства перед своим или чужим народом за грехи или огрехи власти и ее политики. Речь идет о таком покаянии… Послевоенная история человечества отмечена событиями прилюдного покаяния глав государств — от имени… (пусть даже и не по поручению). Папа Римский от имени Католической церкви покаялся за содеянное инквизицией, за несправедливые обвинения и гонения евреев. Конрад Аденауэр и Вилли Брандт — за преступления нацизма перед человечеством (кто-то сказал: когда лидеры двух стран становились на колени перед памятниками жертвам, Германия подымалась с колен). Борис Ельцин от лица правопреемника СССР, России, покаялся перед поляками за Катынь. Он же, не сказав, к сожалению, за что, извинился и перед согражданами, когда уходил с поста президента. А было бы хорошо, если бы конкретно — за Чечню. Если мы, скрепя сердце, учимся извиняться перед чужими народами, почему боимся — перед своим? Опять не доверяем? Я не помню, чтобы извинялись за Афганистан — как перед коренными афганцами, так и перед согражданами. Никто так и не покаялся за грехи сталинизма, и последствия не заставили себя ждать — Сталин вновь популярен. Кто не покаялся, тот не осознал, тот повторяет ошибки.
Когда Черчилль в мае 1940 г. обещал британцам много крови, пота и слез, он таким образом обещал победу любой ценой, ибо на другой чаше весов было физическое выживание нации. Черчилль был честен, он выполнил обещание, и ни ему, ни за него не надо извиняться. А вот его предшественнику Чемберлену и французскому премьеру Даладье, наверное, есть  за что — за Мюнхен. И Трумэну — за Хиросиму и Нагасаки. И уж, наверняка, Джонсону — за Вьетнам. А тогда Бушу-младшему, возможно, не придется взваливать на будущего президента США обязанность покаяться за Ирак.
Притом покаяние должно быть только полное, без всяких но, ибо, как только появляется но, главное читается после него. Родители и учителя, судьи и психиатры хорошо знакомы с этой смесью покаяния и страстной мстительности, покаяния и агрессии. А покаяние не имеет ни коллективной обороны, ни смягчающих обстоятельств. Оно не суицидно, наоборот — жизнедеятельно, активно: нужно искупать грехи. В психологическом смысле покаяние — особое состояние сознания, состояние активной совести, острого переживания своего несовершенства, переживание стыда. Только покаяние может трансформировать грех в чистую боль.
Покаяние — не отказ от содеянного, а наоборот — полное его принятие, но при этом — абсолютный внутренний отказ его повторить. Покаяние — глубинный отказ от повторения греха, но постоянная память о нем.

Б. Ельцин в Катыни

В. Брандт перед памятником жертвам Варшавского гетто

Б. Ельцин в Катыни
В. Брандт перед
памятником жертвам
Варшавского гетто

Я уверен, что если бы наша власть набралась отваги покаяться — пусть даже в день светлого праздника Победы, пусть в скорбный день начала войны — выразить глубокое сожаление за столь великий урон в годы Великой Отечественной, не снимая вины с себя, но разделив ее часть с агрессором; если бы власть смогла не только поклониться павшим и живым, но и извиниться, какой бы это был праздник души. Извинения государства перед своим народом за напрасные жертвы ничуть, на мой взгляд, не умалят подвиг народа, а только подчеркнут уважение к нему, его мужеству, вере и стойкости. Это создаст прецедент подотчетности власти перед обществом, преемственность, в первую очередь, ответственности, а не политики или привилегий. Это вселит надежду, что власть, в противовес давней российской традиции, перестала считать свой народ пушечным мясом и начинает относиться к нему бережно.

Скульптура В. Сидура
Скульптура В. Сидура

За последние годы руководство страной смогло не ввязаться в конфликт в Югославии, в войну в Афганистане, в войну в Ираке. Одни говорят, что это признак слабости, другие усматривают в этом исключительно конъюнктурный расчет, но есть еще и объективная сторона вопроса — в любом варианте такая «сберегательная» внешняя политика нравственна. Хватит с нас на ближайшее и далекое будущее внешних войн, у нас еще старая, чеченская рана кровоточит.
Тот же Юнг крайне эмоционально высказался в конце своей книги: «Поймем ли мы наконец раз и навсегда, что любое правительство горячих патриотов, подписывающее приказ о мобилизации, нужно казнить немедленно и в полном составе?». Его книга была написана сразу после Второй мировой войны. Тем не менее еще много раз и для очень многих, по крылатому выражению известного советского писателя, послевоенные годы плавно перетекали и продолжают перетекать в предвоенные.

Если Вы хотите высказать свое мнение или поспорить с автором этой статьи, направляйте свои письма и реплики по адресу: 121165, Москва, Киевская ул., 24. Редакция «История», или по электронной почте Hisred@yandex.ru

TopList