материалы к уроку

Борис БОГОЯВЛЕНСКИЙ

Страсти по Андрею

Андрей Юрьевич Боголюбский. Скульптурный портрет-реконструкция М.Герасимова

Великий русский поэт и драматург, чьи слова вынесены в эпиграф, был прав. Скудость летописных источников не позволяет добросовестному художнику надеяться найти источник вдохновения в обстоятельствах гибели человека, который «хотел самодержцем быти» еще за три века до того, как идея самодержавия смогла реализоваться на русской земле, воплотившись в личности Ивана III, чтобы развиться в уже «рекордную» деспотию его грозного внука.
Вчитываясь в скупые строки источников, ловишь себя на мысли, что в них сказано ровно столько, сколько нужно, чтобы начать терзаться вопросами:
— За какую вину казнил Андрей Юрьевич одного из своих приближенных, чем, собственно, и подписал себе смертный приговор?
— Почему могущественный князь, который мог — по словам летописца — выставить в поле 50 тысяч воинов, вдруг оказался перед лицом своей гибели сам-друг с несовершеннолетним слугой-отроком?
— Можно ли верить поздним свидетельствам, обвиняющим в преступлении жену Боголюбского?
— Кто была эта женщина: дочь репрессированного боярина Кучки или некая «иноземка», от браков с которыми русскому правителю ничего хорошего ждать не приходится?
— Кто же описал неслыханное злодеяние так, как будто — по мнению историков — сам стоял рядом с жертвой и ее пьяными палачами?
— Впрямь ли судили и казнили наследники Андрея убийц брата?
Здесь, кажется, пора остановиться, чтобы честно признаться: ответов на эти вопросы у нас нет. Мы не сможем доставить новому драматургу подходящий материал — если он, конечно, не захочет описать те коллизии, которые происходили с Владимирским князем после его смерти — в умах потомков, писавших его историю.
Рамки этой статьи не позволяют подробно, шаг за шагом следовать за нашим героем — Андреем Юрьевичем Боголюбским — на его пути из безвестности к власти, от власти — к могуществу, от могущества — к предсмертному бессилию. Следы здесь постоянно прерываются, как будто заметенные снегом в поле, чтобы лишь изредка появляться на страницах источников. Жизнь восьмисотлетней давности превращается в пунктир: мы не знаем, когда вставал князь Андрей, когда он ложился, что ел и много ли пил. Обо всем этом можно лишь догадываться.

Князь Михаил Юрьевич принимает послов. Миниатюра Радзивиловской летописи. А вот Б.А.Рыбаков увидел здесь сцену суда над преступной женой Андрея...

Впрочем, о последнем сведения все же есть: летописец уверенно отрицает у Боголюбского порок «пианства», что, разумеется, ничего не говорит нам о количестве потреблявшегося им алкоголя: ведь не всякий много пьющий человек — пьяница.
Но мы все же начнем с самого начала — момента рождения нашего героя, так как это событие — первый спорный пункт в его жизнеописании. Как правило, в качестве даты появления на свет для Андрея Боголюбского фигурирует 1112 год или более осторожное «около 1110 года» Между тем, впервые этот князь появляется на страницах источников незадолго до знаменитого в нашей истории 1147 г., когда — почти одновременно с Андреем Юрьевичем — истории становится известна столица нашего отечества. Получается, что до 33—35 лет этот — впоследствии весьма деятельный — князь при отце, ведущем постоянные войны и явно нуждавшемся в доверенных лицах, тихо сидел в ростово-суздальской глуши. Да так тихо, что там его никто из летописцев не приметил. Тут следует отметить, что привычная нам дата рождения Андрея — 1110—1112 гг. — итог различных вычислений, где в качестве исходных данных фигурируют другие, также «вычисленные» точки на оси времени — рождение его отца, Юрия Долгорукого, и т.п. Как представляется, эти расчеты велись не «автономно», но делались в связи с известием, которое встречаем у историка XVIII в.  в. Н.Татищева — без ссылки на источник.
Характеризуя князя перед тем как приступить к описанию его гибели, Татищев пишет: «Ростом был невелик, но широк и силен вельми, власы чермные (рыжие), кудрявы, лоб высокий, очи велики и светлы. Жил 63 года».
Мы не знаем, откуда взял Василий Никитич эту информацию, тем более что в другом своем труде, где кратко перечисляются великие князья и упоминаются основные даты их жизни, сведения о дате рождения Андрея отсутствуют. Трудно исключить, что он сам произвел соответствующие вычисления, исходя из своих представлений о возрасте Юрия Долгорукого (по Татищеву — 1091 г. ), нормальном брачном возрасте — 18—20 лет, а также о том, что Андрей был вторым сыном. Таким образом, «из общих соображений» получался как раз 1112 г. Такие же расчеты мог проделать и любой грамотный автор или сводчик, работа которого, в свою очередь, послужила Татищеву.

Дворец Андрея в Боголюбове. Реконструкция Н.Воронина

Вероятно, c ними со всеми можно было бы согласиться, оставив в стороне сомнения, возникающие в связи с поздним вступлением Андрея на политическое поприще, если бы...
Рентгено-антропологическое исследование скелета Андрея Боголюбского, произведенное еще в тридцатые годы прошлого века, показало, что тот «был несколько выше среднего роста — около 170 см, выглядел, несомненно, моложе своих лет. Физиологический (костный) возраст его соответствовал
50—55 летнему... Боголюбский казался моложе, или правильнее — он вовсе не был столь стар, как об этом можно было бы судить по его возрасту». Далее исследователи долго искали причины, которые могли бы объяснить наблюденное расхождение между «паспортным и костным возрастом».
Разумеется, в паспорт Андрея эксперты — Д.Г.Рохлин и в. С.Майкова-Строганова — не заглядывали. Не будучи историками, они приняли за точные те данные, которые сообщались в доступной литературе тех лет, упомянув среди источников лишь Ипатьевскую и Никоновскую летописи и оставив вне поля зрения труд Татищева. Думается, что не знай они на определенном этапе своего исследования «паспортных данных», то у них не возникло бы желания «удревлять» имеющийся в их распоряжении костный материал на 10 и более лет.
Между тем, мы должны обратить внимание и на достоверно установленный рост Андрея — 170 см. Эксперты с полным основанием определяют его как «выше среднего», что было вполне приемлемым для первой половины XX в. и еще более очевидным для Средневековья. Вспомним, что Иван Грозный (177 см) считался высоким. Получается, что здесь мы должны выразить Татищеву или его гипотетическому источнику уже не «условное», а обоснованное недоверие. Князь вовсе не был «невелик ростом» или, что точнее, не мог казаться таким своим современникам.

Боголюбово. 1960-е гг.

Также вполне очевидно, что, приняв дату рождения Андрея в соответствии с экспертизой, мы получим временной интервал с 1122 по 1127 гг. (не без некоторых возможных отклонений). В этом случае сразу «закрывается» отмеченный ранее период политического «небытия», а путевку «в жизнь» Андрей Боголюбский получает не великовозрастным выходцем из лесов, которому «за тридцать», а двадцатилетним молодым человеком, которому самое время (даже чуть поздно) жениться. Именно так и поступил князь, если верить источникам, как раз в этот период.
Но к женитьбе князя мы еще вернемся, а пока отметим еще одно маленькое несоответствие, возникшее из-за сходных методических несуразиц. Как можно было убедиться, сомнения экспертов-медиков в отношении датировки были вызваны тем, что гипотетическую дату рождения князя они посчитали неопровержимой информацией.
Действительно, очень часто обоснованное предположение со временем переходит в разряд истин и становится «научно установленным фактом», уже без каких-либо оговорок используемым в последующих построениях.
Сейчас, например, трудно без улыбки смотреть на «портрет» Андрея Боголюбского, выполненный в 1805 г. и изображающий бодрого витязя с развевающимися кудрями. Оно и понятно: мы-то — по скульптурной реконструкции М.М.Герасимова – «хорошо знаем», как выглядел подлинный владыка Владимиро-Cуздальской Руси. Кому не памятны эта вздернутая голова, выступающие скулы, монгольский разрез глаз... И все чаще можно услышать или даже прочесть: наличие восточной крови в жилах русских князей в доказательствах не нуждается: достаточно посмотреть на «бюст Боголюбского».
Что до выдающихся скул и вздернутой головы в реконструкции Герасимова, то они не вызывают сомнений, находя подтверждение в особенностях строения черепа и наблюденной патологии, которая резко ограничивала подвижность шеи. А вот ясно видный на портрете эпикантус — складка века, характерная для монголоидного населения Азии? Какие следы могла она оставить на костях, доставшихся в распоряжение исследователя? Откуда появилась?
Сам Герасимов, определяя строение века, руководствовался не столько «монгольскими» скулами своего «клиента», сколько «общими соображениями»: якобы доказанной для половцев принадлежностью к монголоидному типу. Мать и бабушка Андрея «числятся» в половецких княжнах, и у нас нет оснований оспаривать эти летописные свидетельства. А вот монголоидное происхождение половцев — гииотеза, причем все более критикуемая. Единства мнений здесь не наблюдается, так что «монгольское веко» Боголюбского — всего лишь, как признавался сам исследователь, «плод художественного осмысления материала». То, что этот плод вырос до размеров неопровержимого факта, — следствие нашей короткой памяти, а также неосознанного стремления видеть в истории «достоверные» портреты и законченные сюжеты.

Плечевой сустав князя Андрея. Рука полностью отделена от туловища	Пясть Боголюбского. Две кости перерублены	Предплечье жертвы. Убийцы не смогли перерубить обе лучевые кости

Такова уж человеческая психология: нужны введение, экспликация, завязка, кульминация, развязка, эпилог... Таковы законы литературы, которым летописцы и историки не всегда в состоянии следовать, — хотя часто стараются сверх меры.
Впрочем, мы остановились на том, что Андрей был женат. Самый факт у нас никаких сомнений не вызывает, так как у князя были вполне законные дети, в том числе и сыновья, все, кроме самого младшего – Юрия, умершие еще при жизни отца. Малолетний сирота вырос и стал героем другого, уже иностранного, романа, представление о котором Вы можете получить, перевернув несколько страниц (с.10—16).
Об их матери наши основные источники — Лаврентьевская и Ипатьевская летописи — практически ничего не сообщают, в то время как более поздние тексты рассказывают много интересного. У Татищева находим следующий трогательный сюжет, который мы пересказываем, попутно модернизируя архаизмы: «Юрий, хотя имел княгиню любви достойную и ее любил, но при том многих жен подданных часто навещал и с ними более, нежели с княгиней, веселился, ночи, сквозь музыку проигрывая и пия, препровождал, чем многие вельможи его оскорблялись, а младые, последуя более своему уму, нежели благочестному старейших наставлению, в том ему советом и делом служили. Между всеми полюбовницами жена тысяцкого суздальского Кучка наиболее им владела, он все по ее хотению делал. Когда же Юрий пошел к Торжку, Кучко, не могши поношения от людей терпеть, ни на оных Юрию жаловаться, ведая, что правду говорили, более же княгинею [т.е. женой Юрия Долгорукого] возмущен, не пошел с Юрием и отъехал в свое село, взяв жену с собой, где ее посадив в заключение, намеревался уйти к Изяславу [Мстиславичу, главному сопернику Долгорукого] в Киев. Юрий, уведав о том, что Кучко жену посадил в заточение, оставя войско без всякого определения, сам с великою яростью наскоро ехал с малыми людьми на реку Москву, где Кучко жил. И, пришед, не испытуя Кучка ни о чем, Кучка тотчас убил, а дочь его выдал за сына своего Андрея.
...Полюбя же вельми место то, заложил град и пребыл тут строя [город], доколе брак Андреев совершил. Для этого веселия звал к себе Святослава и с сыном его Олегом. Он же, не отказываясь, приехал и с собою привез Владимира Святославича, а Олег, сын Святослава, наперед приехал; его же Юрий одарил и дал ему пардуса. Потом приехал Святослав в день Похвалы Пресвятой Богородицы, июля 28, и принят с великою любовию и честью. И совершил при них брак, с великим торжеством празднуя 5 дней, потом одарив Святослава, детей его и служителей, с великим довольством и любовью отпустил. Сам же по окончании веселья возвратился с детьми своими в Суздаль...»
Тем, кто с доверием относится к поздним сказаниям об основании Москвы, а также к вольным — с редактированием — татищевским переложениям источников, предлагается не обращать внимания на совсем уж нелетописные детали, а также на странную любовь князя Юрия к немолодой (была уже взрослая дочка) жене боярина, предлагается эффектнейшая версия.
Во многих поздних рассказах о гибели Андрея Боголюбского во главе заговора фигурирует его жена-княгиня. Некоторые даже указывают ее имя — Улита Кучковна. Так вот, поднять руку на мужа ее заставило то, что она, наконец, узнала: Андрей приходится ей единокровным (по отцу — Юрию Долгорукому, любовнику матери) братом! В ужасе от тридцати лет, проведенных в инцесте, несчастная решила смыть позор кровью супруга.
Все это, разумеется, шутка, хотя не менее «эффектные» версии приводятся и совершенно серьезно.
Вот, например, известие Тверского сборника:
«В том же лете, месяца июня в 29, в субботу на ночь, в праздник святых апостолов Петра и Павла, убит был благоверный великий князь Андрей Юрьевич Боголюбский от своих бояр, от Кучковичей, по научению его же княгини. Потому что была она болгарка, и была у нее злая мысль против него, не за какое-то зло, но просто потому, что князь великий много воевал Болгарскую землю, и сына [туда] посылал, и много зла учинил болгарам. И жаловалась на него тайно Петру, Кучкову зятю, пред сим же днем схватил князь великий Андрей и казнил его [?]. В праздник же сей пили Кучковичи у Петра, у зятя их, и сказал Яким Кучкович: «Что сделаем с этим князем? Вчера брата моего захватил и убил, а ныне нас хочет схватить: подумаем же о своей жизни».

Таким увидел Андрея Юрьевича художник начала XIX в.

И решили в тот день убить его. Начальником же над убийцами был Петр, Кучков зять, Анбал Ясин [т.е. осетин], Ефрем Моизич, всех окаянных убийц двадцать, что были на том совете [в том заговоре] у Петра, у Кучкова зятя на пиру: ибо были именины у него. Когда же настала ночь субботняя, взяв оружие, как звери дикие рыкая на своего государя, пошли пьяные в монастырь Боголюбский...»
Здесь мы на время прервемся и сравним эту часть известия с тем рассказом, который находим в «Повести об убиении» (см. следующий материал). То, что в более древнем тексте отсутствует княгиня, мы уже отметили.
Далее: оставив в стороне маленькую нестыковку с именем казненного (она отмечена нами вопросительным знаком), которая несколько ниже была исправлена, обратим внимание на мотивы и место пьянки. В «Повести» на убийц нападает внезапный страх, который они заглушают прямо в Боголюбове, в княжеской медуше, непосредственно перед злодеянием. У автора текста в Тверском сборнике все не так. Можно предположить, что он, живший в другие времена, никак не мог взять в толк: почему заговорщики без особой опаски теряют время, напиваясь под боком у своей жертвы — великого князя, которого должны были бы хорошо охранять.
— Куда смотрела охрана? — этот вопрос задаем себе и мы, им же озабочен и автор цитируемого известия, предлагая нам собственную трактовку. О том, что делает он это значительно позже описываемых событий, говорит и его представление о Боголюбове как о монастыре. Таким же образом, он включает в текст логичную для него экстраполяцию относительно именин, «творчески развивая» сухое указание даты в «Повести». А вопрос об отсутствии охраны продолжает тревожить его и далее: «Так как любил [Андрей] монастырь тот [Боголюбский] паче меры, и многие негодовали на то, что, оставив град [Владимир], часто в селе Боголюбове и монастыре том пребывал. Так же и к святому Спасу на Купалище часто приходил, так как всегда охотился (“ловы творяше”) в том краю и, на Купалище приходя, отдыхал и много времени там проводил, и об этом была у бояр его большая скорбь: он же не велел им ездить с собой, но велел творить утеху [охотиться], где им пригодно, сам же с малым количеством отроков своих приходил туда».
Автор, как представляется нам и как казалось ему самому, создает понятную для своих читателей ситуацию, в которой одиночество Андрея получает должную мотивировку: великий князь запрещает боярам ездить с собой на охоту и берет лишь малую свиту. Боголюбово, таким образом, из княжеской резиденции превращается в «охотничий домик», где малая свита более уместна. Далее рассказ в основном совпадает с «Повестью».
Теперь, когда нам понятна логика появления в тексте тех или иных «новых» деталей, остается не совсем ясным лишь одно: участвовала ли в заговоре жена Андрея, которую не упоминает, кроме уже цитированной Тверской и Супрасльской [«а княгиня его болгарыня держала к нему злую мысль»], ни одна известная летопись.
Особое мнение по этому вопросу есть у того же В.Н.Татищева. Он (или его источник) также занят привнесением в текст подробностей, которые кажутся очевидными: «Был у него слуга возлюбленный, именем Иоаким. Сей слыша от некоего смутителя, якобы князь хочет его убить, яко прежде казнил брата Кучковых, поскольку тот в каком-то злодеянии обличен был. Сим возмутяся, злодей тот пошел к братьям Кучковым [т.е. Кучковым детям], ведая их злобу на князя. И призвали в совет таких же злодеев, говорили, что князь убил брата нашего, а ныне хочет и нам то же учинить. И так положили они упредить оное убийством самого князя и, не теряя времени, в ту ночь ехать в Боголюбово, где князь был без опасения, там его убить. Начальник сему убийству был Петр Кучков, зять его; Анбал ясин, ключник княжий; Иоаким Кучкович и прочих нечестивых числом всех 20 того дня в доме Петра Кучкова согласились. Княгиня же была в Боголюбове с князем и того вечера уехала во Владимир, дабы ей то злодеяние от людей утаить. Когда же ночь наступила, оные проклятые злодеи, вооружась, приехали в Боголюбово. Вскоре, яко звери свирепые, пошли в дом княжий и прямо к его спальной, не ведая подлинно, тут ли князь спит, а двери были заперты. Один из них кликнул: «Княже, господине!» На что князь спросил: «Кто ты?» Тот отвечал: «Я Прокопий». Князь же, познав, что речь не Прокопиева, сказал: «Рабе, я слышу, что ты не Прокопий». Тогда они, познав речь княжую, стали двери ломать. Князь, видя сие, вскочив с постели, хотел меч взять, ибо он, хотя такого наглого нападения никогда опасаться причины не имел, но от любви к святому Борису, сроднику его, меч его всегда при себе имел. И не мог оного найти, понеже казначей его Анбал, по умышлении на убийство его, оный пред вечером того дня вынес вон [далее текст в основном соответствует повести]... И видя его за столбом крылечным стоящего и молящегося к Богу, тут закололи его. И как он хотел меч отвести рукою, то Петр Кучков отсек ему руку, а прочие кололи...»
Складывается впечатление, что, вписывая в летописный рассказ сообщение об отъезде княгини, Татищев пытается примирить глухое молчание основных источников с известием, содержащимся в Тверском сборнике или каком-то аналогичном тексте. Держа «в уме» вопрос об отсутствии охраны, историк посвящает специальное отступление мечу св. Бориса, чтобы читатель не посчитал его присутствие на стене свидетельством осведомленности Андрея о заговоре. Нападение должно было выглядеть неожиданным: иначе вновь всплывает странная незащищенность князя. Весьма интересна — как образец «логичного домысла» — и последняя процитированная фраза. Действительно, вполне естественно предположить, что руку Андрею отрубили тогда, когда он поднял ее, чтобы защититься от клинка убийцы. Нечто похожее действительно происходило: упомянутое нами рентгено-антропологическое исследование скелета показало, что злодеи почти отрубили князю левое предплечье: одна лучевая кость была рассечена полностью, но вторая выдержала. Именно такие раны получает человек, поднимающий руку для защиты. Но как раз тут — говорят нам эксперты — логика Татищева (или его источник) подвела. Рука была отрублена в плечевом суставе, что никак не соответствует позиции, когда ею хотят отвести меч.
Эта деталь важна для нас совсем не потому, что вопрос о том, как именно убивали Андрея, имеет существенное значение. Это — прекрасная иллюстрация появления «новых» подробностей, которые часто принимают за отзвук неких реалий, опущенных в основных источниках.
Но вернемся к Татищеву, который приготовил нам еще много интересного. В том своем списке великих князей он отмечает: «Андрей I, князь великий Белой Руси, именован Боголюбский, сын Юрия II, великий князь 1157, убит от шурина Кучкова 1175. На великом княжении был 18 лет. Супруги: 1) дочь Кучкова 1147; 2) ясыня [осетинка], кажнена [казнена] 1177».
А вот и подробности: «Князь великий [Михаил Юрьевич, младший брат Андрея] хотя всегда убийце брата своего видя пред собою, но, доколе не управился с сыновцы [племянниками, детьми Ростислава Юрьевича] и Глебом Рязанским [князем, их покровителем], не мог ничего начать, дабы себе вреда не нанести. Но, умирясь с Глебом, как возвращался из Москвы, взял княгиню Андрееву, якобы для лучшего ее покоя, также и Кучковых с собою во Владимир. И на другой день созвал всех бояр, не выключая и самых тех убийц, на совет. И как все сели по местам, начал говорить им: «Вы хвалите меня и благодарите за то, что я волости и доходы, по смерти Андреевой от монастырей и церквей отнятые [Ростиславичами], возвратил и обиженных оборонил. Но ведаете, что оные доходы церквям Андрей, брат мой, дал, а не я, да ему вы никоей чести и благодарения не изъявили и мне не упоминаете, чтоб вашему князю, а моему старейшему брату, по смерти честь воздать...
...Сие слышав, все разумели, что он хочет некоторое церковное поминовение ему вечное уставить, отвечали: “Мы сие полагаем на вас. Что тебе угодно, то и мы все желаем, и готовы исполнять без отрицания, и совершенно знаем, что он по его многим добрым делам достоин вечной памяти и хвалы”.
Князь сказал: “Если он неправильно убит, то почему убийцам не мстите? Если же правильно, как многие о нем говорят, то он недостоин похвалы и благодарения”.
На сие паки все кто по правде, кто за стыд и нехотя, сказали: “Воистину убит неправо”.
Тогда князь, имея уже слуг готовых, велел немедленно, убийц главных взяв, а потом и княгиню привести пред суд, где, яко дело известное, недолго испытав, осудили всех на смерть. По которому Михалко велел перво Кучковых и Анбала, повеся, расстрелять, потом другим 15 головы секли. После княгиню Андрееву, зашив в короб с камнями, в озеро пустили и все тела прочих за нею побросали. От того времени оное озеро прозвалось Поганое. Имение же их велел раздать тем, которые от них обижены, а паче вдовам и сиротам побитых, остальное — на церкви и убогим, не коснувшись сам ни малейшего, ибо сие награбленное осквернит сокровище мое.
Прочим же всем бывшим противникам вину отпустил и сим себе великую похвалу у всех приобрел».

Лестничная башня в Боголюбове. Здесь заговорщики добили князя...

Что в этом фрагменте принадлежит Татищеву, что — его письменному источнику, а что — изначальной легенде — тема для отдельного исследования. Нам интересен сам факт обретения незавершенным сюжетом «Повести об убиении» своего эпилога, в котором — в соответствии со всеми правилами — зло наказуется и справедливость восстанавливается, причем рукой князя, олицетворяющего уже новые реалии самодержавной власти.
И опять — уже в который раз — в нашем повествовании появляется слово «рука». Оно и неспроста: этой конечности в истории жизни и смерти князя Андрея принадлежит почетное, если не центральное место.
Давно подмечено было: «Повесть об убиении» рассказывает о том, как один из убийц — Петр — отрубил своей жертве правую (десную) руку. При этом ренгено-антропологическое исследование установило факт «усекновения» левой. Несоответствие источника и реалий породило целый ряд гипотез, среди которых выделяется последняя, принадлежащая перу И.Данилевского, чьи выводы, подкрепленные солидным теоретическим обоснованием, выглядят весьма неожиданно. Святой и благоверный князь оказывается, по мнению новейшего исследователя, антихристом или его «слугой».
Как вывод, так и его доказательство заслуживают того, чтобы заняться ими подробно, тем более что автор приводит весь сюжет в качестве «примера». Мы приводим текст И.Данилевского полностью, снабжая его по мере надобности некоторыми комментариями: «Ценностное наполнение для древнерусского человека имели не только страны света, но и понятия верха и низа, правой и левой стороны (с положительным и отрицательным знаком в том и другом случаях соответственно)».

Употребление автором слова «соответственно» дает все основания полагать, что «верх» и «право» имеют знак положительный, а «низ» и «лево» — отрицательный. Запомним это на тот случай, где на «плюсовой» руке окажется «печать Антихриста».

«Как это проявлялось в источниках, поясним на конкретном примере.
Субботней ночью с 29 на 30 июня 1174 г. в своих покоях был убит Андрей Боголюбский. В так называемой “Повести об убиении Андрея Боголюбского” сохранился подробный рассказ о последних часах жизни великого князя владимирского. Здесь, в частности, упоминалось, как в финале трагедии главарь убийц, Петр Кучкович отсекал “десную” (правую) руку Андрея, что якобы и привело к гибели князя».

Здесь стоит отметить некоторую неточность: Петр был не Кучковичем, но «Кучковым зятем», т.е., скорее всего, мужем дочери Кучка, приходясь Андрею Боголюбскому свояком.
Кроме того, текст «Повести» отнюдь не свидетельствует о том, что ампутация руки стала причиной летального исхода. Скорее уж это место можно трактовать как отсечение десницы уже у трупа.

«Однако при изучении в 1934 г. останков Андрея Боголюбского врачи обнаружили, что у него была отрублена не правая (она вообще не пострадала), а левая рука. Эксперты предположили, что в рассказе была допущена ошибка либо летописец использовал данную деталь как художественный прием, “чтобы сгустить краски и усилить эффект”. При этом, несомненно, автор “Повести” знал, какую именно руку отрубили убийцы».

Классический прием, который стоит отметить. Кто был автором повести — до сих пор не установлено. Высказываемые предположения спорны и исключают друг друга. Автор совсем не обязательно должен был присутствовать во Владимире: не исключено, что он лишь пересказывал сообщения очевидцев и упустил какие-то детали. Безотносительно к данному тексту хочется добавить, что выражения по типу «несомненно», «общеизвестно» и т. д., не подкрепленные доказательствами, чаще всего прикрывают слабые места концепций.

«На миниатюре Радзивиловской летописи, иллюстрирующей рассказ о смерти Андрея Юрьевича, изображена женщина, стоящая подле поверженного князя и держащая отрубленную руку — именно левую, а не правую».

Если эта фраза — доказательство предшествующего утверждения об осведомленности автора «Повести», то это доказательство вряд ли можно признать достаточным. Автор миниатюры мог знать о характере ранения великого князя из другой традиции или просто (как впоследствии Татищев) руководствоваться «общими соображениями» о том, что в таких случаях страдает в первую очередь. Люди рубят в подавляющем большинстве своем справа по левой стороне туловища противника. Наличие же на миниатюре женщины наводит на мысль о знакомстве позднего иллюстратора с легендой о жене-злодейке.

«Что же заставило летописца “отступить от истины” (в нашем смысле этого слова)?
В Евангелии от Матфея сказано:
“И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя”. (Курсив мой.— И.Д.)
Каким же образом правая рука могла “соблазнять” Андрея? Ответ можно найти в Апокалипсисе. Людям, поклоняющимся Антихристу, положено будет начертание на правую руку (курсив мой. — И.Д.) с именем “зверя” или числом имени его. При этом описание самого “зверя”, увиденного Иоанном Богословом, весьма примечательно — оно очень близко к описанию в летописи самого Андрея Боголюбского».

Автор не замечает, что Андрей приобретает у него черты, которые свойственны сразу двум разным персонажам: человеку, «поклоняющемуся Антихристу», и зверю, т.е. «Антихристу лично». Понятно, что один и тот же князь не может быть и тем и другим одновременно.

«Зверь обладает великой властью, его голова “как бы смертельно ранена; но эта смертельная рана исцелела” (Андрей был ранен убийцами в голову, но после их ухода начал звать на помощь и даже попытался спрятаться от преследователей под лестницей)».

Здесь И.Данилевский идет по пути, проторенному своими предшественниками, сливая источник — летописи, где о ранении в голову не говорится, — с результатами экспертизы, проведенной в ХХ в. Кроме того, даже новейшие эксперты не смогли установить: в какой последовательности наносились травмы; нельзя исключить, что в голову великого князя ранили уже под лестницей, а также и возможности того, что по голове рубили уже труп (см. выше).

«Его уста говорят “гордо и богохульно”, “и дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана ему власть над всяким коленом и народом и языком и племенем”».

Честно говоря, не нашел ни одного летописного текста, где в отношении слов святого и благоверного князя применяется эпитет «богохульный». Не исключено, что плохо искал. Что касается слов гордых, то ими грешат многие герои русского летописания. Рассматривать их в качестве признака «зверя» столь же доказательно, как зачислять в Антихристы имевших черепно-мозговые травмы царевича Ивана или французского короля Генриха II вместе с «красным командиром» Щорсом: у того, как мы помним, «голова повязана» и, вдобавок, «кровь на рукаве». Жаль только, не сказано — на правом или на левом.

«Он “имеет рану от меча и жив”. Завершается описание “зверя” сентенцией: “Кто мечем убивает, тому самому надлежит быть убиту мечем”.
Недаром перед убийством слуга Андрея, ключник Анбал похитил у князя меч, принадлежавший еще св. Борису».

Здесь стоит спросить: был ли меч похищен в реальности или эта деталь — нарочитое искажение истины автором «Повести», который таким образом намекал на сатанинское лицо Андрея?
И заодно: может ли Антихрист (или его слуга) пользоваться мечом святого мученика? И может ли автор «Повести», считающий, если верить И.Данилевскому, Боголюбского «зверем», постоянно сравнивать его с Борисом и Глебом, а его убийц — с Горясером, зарезавшим Глеба?
«Так или иначе, отсечение у Андрея Боголюбского (по “Повести”) именно правой руки может вполне рассматриваться как осуждение его если не как самого Антихриста, то, во всяком случае, как его слуги. На это же указывает и то, что, по словам автора “Повести”, Андрей “кровью мученическою омывся прегрешений своих” (курсив мой. — И.Д.), т.е. мученический конец как бы искупил грехи (и, видимо, немалые!) князя».
Грехи есть у каждого, и мысль об искуплении грехов в «Повести» присутствует. Однако не стоит, как делает исследователь, прямо отождествлять наличие грехов с образом Антихриста или его слуги. В этом случае под эту категорию попадают практически все живущие на земле... «Кто из вас без греха...» и пр.

«Так или иначе», чтобы обосновать столь экстравагантную версию, автору пришлось несколько раз противоречить самому себе, причислить к летописцам современных экспертов-медиков и, видимо, не совсем корректным образом обвинить Андрея Боголюбского в богохульстве.
Следует добавить, что все описанные здесь случаи искажения исторической реальности отнюдь не являются, как предположила Т.Эйдельман, «жульничеством». Авторы, начиная с творца известия в Тверской летописи и кончая И.Данилевским, лишь следовали собственной логике, оказавшейся — при ближайшем рассмотрении — не совсем безупречной.
Что до позиции другого автора — создателя «Повести об убиении» — то с ней читатель легко сможет познакомиться, перевернув страницу, где он найдет самый текст, пестрящий применительно к Андрею множеством эпитетов (благоверный, блаженный и т.п.), которые вряд ли свидетельствуют о тайном сатанизме главного героя.

Объем настоящей публикации, как уже говорилось выше, не позволяет нам ни коснуться других важных и интересных моментов, связанных с биографией Андрея Боголюбского, ни обсудить те «зигзаги» исследовательской мысли, которые с ними связаны.
Мы все же надеемся это сделать, посвятив Владимиро-Суздальскому княжеству эпохи феодальной раздробленности полностью один из летних номеров нашей газеты.