Веселая царица А.К.Толстой |
1741-й год. Облачившись в мундир
Преображенского полка и обезвредив все
дворцовые кордоны заклинанием «Я дщерь Петрова»,
Елизавета захватила власть и забралась на
царский трон. Законного наследника, Ивана
Антоновича (двоюродного правнука своего отца),
она держала в крепостных казематах. Сначала
счастливая переворотчица намеревалась
отправить свергнутого с престола младенца, его
мать, Анну Леопольдовну, отца и сестер на их
германскую родину в Брауншвейг. Но, помня опыт
самодурства своих предшественников, скоро
передумала и приказала сослать самозваную
семейку под Архангельск, поселить среди крестьян
и не баловать.
По распоряжению императрицы в крепостях Иван VI
грамоте не обучался. О своем происхождении, уже
совершеннолетний, он узнал от капитана Мировича.
А о том, чем для юного узника закончилась попытка
бежать из заключения, и размышлять не приходится.
Российский флот постигла та же участь, что и
елизаветинских родственников: он загнивал,
старился, усыхал — и наконец умер чуть ли не
после первого царицыного бала. Тогда Ее
Танцевальное Величество решили никогда не
появляться в одном и том же платье два раза. Тогда
же прекратились судовые поступления в казну, а
гардеробные комнаты стали занимать десятую
часть всех помещений Зимнего дворца,
построенного для государыни барочным Растрелли.
Дочь великого императора и немки-прислужницы с
легкостью женщины, обладавшей несомненной
властью, втискивала размашистую русскую прихоть
в сочащиеся разноцветьем восточные материи, в
европейские формы и в традиционный лубок.
Чопорные иностранцы отмечали, с одной стороны,
пышность домашнего убранства, дороговизну
дамских нарядов, с другой — абсолютную
бутафорскую безвкусицу. Праздник на один день,
любовник на одну ночь, расписной фарфоровый
сервиз для единственного ужина; именная
табакерка за 20 рублей в виде сложенного письма,
предписанные книжными пособиями комплимент и
жест, пощечина неугодившему дьякону… В этой
единоразовой резкости была вся Елизавета; в
такой аполитичной одномоментности без малого
двадцать лет пребывала Империя.
Накануне 1756 года английскому аристократу
Дугласу для поправки здоровья
опытные врачи рекомендовали петербургский
климат. В российской столице послушный пациент
появился вместе со своей племянницей, и почти
сразу на очередном балу они были представлены
императрице, переодетой в шитое серебряной нитью
мужское платье. Однако всё время кашляющий
приезжий быстро наскучил разбитной Elizabeth, и она
переключилась на его родственницу.
Двадцатисемилетняя Лия де Бомон выглядела
пышнотелой дурнушкой, но манеры, остроумие,
образованность и немаловажное для тогдашнего
двора умение одеваться выдавали в ней девицу
безусловно благородную. К тому же иностранка
обнаружила первоклассное владение шпагой, и
вскорости у нее появилось несусветное
количество поклонников. Всячески приветствуя в
людях непохожесть и внутреннюю красоту,
Елизавета Петровна сделала Лию своей фрейлиной,
часто укладывала ее к себе в постель, а общение с этой
невиданной девицей предпочитала любому
лизоблюдству приближенных. Последние, бедняги,
стали получать от государыни больше оплеух — и,
понятное дело, невзлюбили чужачку.
Это было время, когда Англия склоняла на свою
сторону всех, кто соглашался помочь ей в
осуществлении захватнических планов, а Людовик XV
пытался убедить Россию в выгоде союзничества.
Французский король основал собственную
секретную службу — Le Secret de Roi (Секрет короля).
Но его шпионов легко разоблачали и высылали
обратно на родину, несмотря на безобидную, якобы
купеческую, переписку: потребен горностай означало:
мол, дела идут хорошо, надобна рысь — есть
проблемы.
Тем не менее через подставных лиц Людовику
удалось передать письмо российской императрице,
в котором он выказывал свое почтение и изъявлял
настойчивое желание сотрудничать как в политике,
так и в экономике. Елизавета Петровна с
неподдельной симпатией относилась к
французскому правителю и, не помня разногласий,
обрадовалась посланию. Отправить ответ она
решила с любимицей Лией де Бомон, которая забрала
своего болезненного дядю и покинула Россию.
Через несколько месяцев, прямо перед началом
Семилетней войны, к Елизавете от Луи XV прибыли нужные
люди. Первый — тот самый Дуглас, который за
время пребывания во Франции вроде бы снискал
милость короля и стал его уполномоченным
представителем. Вторым был секретарь, шевалье
д’Эон. Вдвоем они смогли отговорить государыню
от сближения с Англией, в результате чего Франция
заключила долгожданный договор с Россией.
Правда, на этом политическая интрига не
завершилась. Придворные Елизаветы, да и она сама,
заметили сходство секретаря с мадемуазель де
Бомон, которое д’Эон объяснил банальным
родством, сказав, что Лия — его сестра, а семейные
дрязги воспрепятствовали ее приезду в
Санкт-Петербург. Растроганной увядающей
императрице только и оставалось, что предложить
д’Эону хорошую должность в правительстве,
высокий пост в русской армии и свое благоволение.
Изящно отказавшись, д’Эон на прощание получил от
Елизаветы Петровны триста золотых монет и
миниатюру с ее изображением.
Еще долго фрейлины царицы распускали сплетни о
любовной связи Ее Величества с французским
кавалером, а она, в свою очередь, утаивала
подробности разговора с д’Эоном, случившегося
накануне его отъезда.
Когда
д’Эон за свою смелость и светлую голову получил
должность в Le Secret de Roi, он был подающим
карьерные надежды молодым человеком. Теперь,
добившись от русской императрицы согласия на
подписание договора, король Людовик XV наградил
своего служащего чином капитана кавалерии и
даровал табакерку, инкрустированную
всевозможными драгоценными каменьями.
Петербургская поездка была одной из первых
тайных миссий д’Эона.
Шла война, из которой Россия вышла в 1761 году,
красиво взяв Берлин и дав волю разгневанному
Фридриху Великому сколько влезет претендовать
на Курляндское герцогство. Год спустя умирает
Елизавета Петровна, оставляя от эпохи более
пятнадцати тысяч своих платьев, золоченые
кареты, фабрику шёлка и тафты, финифтяную посуду
и — стареющего Ломоносова с мозаикой, что в свое
время так пришлась по вкусу затейливой
государыне.
Наскоро помянув свою российскую
покровительницу, д’Эон берет новое задание и
опять-таки в неизменном качестве секретаря едет
в Лондон вместе с французским послом. Последний
же, сияя от удовольствия, потом докладывал
королю:
— Д’Эон работает не покладая рук. У меня просто
нет слов, чтобы описать его рвение и усердие, его
прозорливость, активность и благоразумную
осторожность.
Проще говоря, д’Эон хорошо выполнял свою работу.
Он быстро переписывал от руки выкранные
документы и возвращал их на прежнее место. Давясь
от смеха над дурацкой шуткой какого-нибудь
английского министра, д’Эон мог слышать, о чем
судачит в соседней комнате прислуга. По
некоторым свойствам вина (по цвету, запаху,
концентрации) он безошибочно определял,
отравлено оно или нет, и своим умением спас жизни
десяткам людей — в том числе и своих недругов,
чья благодарность превращала их в отчаянных
д’эоновских защитников.
Но, как это бывает, удачливый шпион начинает
страдать далеко не от своих прямых противников.
Абсолютная фаворитка Людовика XV маркиза де
Помпадур в Оленьем парке воспитывала для него
юных любовниц. Страстный пыл короля со временем
поутих, а вот претензии и запросы властной от
природы женщины возросли. В частности, совсем
было возмутительно, что ее не посвещали в дела Le
Secret de Roi. Как-то в отсутствие Луи она пробралась
в комнату, где хранились все сведения секретной
службы: имена, даты, местоположение сотрудников,
с которыми Маркиза желала расправиться — всё это
теперь оказалось у нее в руках, отчасти и д’Эон
тоже.
Надо обладать клиничесим терпением, чтобы столь
настойчиво доставать одного не понравившегося
тебе человека — и мадам де Помпадур этим
занялась. Сначала она долго убеждала д’Эона
вернуться во Францию. Но тот имел при себе
документы, в которых был набросан план
возможного вторжения французских войск в Англию.
Вполне ясно, что, если Франция на него все-таки
надавит, он, предательски перекинувшись на
сторону Британии, сможет заручиться ее
поддержкой. Посему д’Эон решил пока не метаться
и выждать неприятный момент вдалеке от родины.
Тем не менее маркиза не оставляла надежд
покончить с блистательной шпионской швалью.
Не знала, несчастная, что, подрядив своих
приспешников отравить д’Эона, она дождется
всего лишь издевательской записки: «Только
последний француз угощает подкрашенным вином».
Утратившей всякую человеческую адекватность
мадам де Помпадур взбрело в голову свести д’Эона
с ума и затем заключить его в сумасшедший дом.
Однажды ночью в комнату, где он жил, сквозь стены
стали просачиваться подозрительные звуки: кто-то
по-свински храпел, дико орал, а то и бормотал
жуткие проклятия. Д’Эон, не будь трусом, пару раз
тыкнул в дымоход шпагой, и оттуда вывалился
смущенный трубочист — ему, мол, заплатила одна
госпожа, обратившаяся со странной просьбой.
После смерти Людовика XV (1774) — почти
единственного ценителя д’Эона — напрасные
старания увильнуть от яростной маркизы
расценивались как измена родине. Французские
владения шевалье приносили хороший доход, но,
чтобы таковой заполучить, нужно было приехать на
родину. А это точно грозило арестом, и д’Эон
предпочитал скрываться в Англии.
Двумя
годами позже известная фрейлина покойной
российской императрицы Лия де Бомон, по
политическим причинам загнанная в Лондон, пишет
письмо новому королю Франции, где слезно просит
Людовика XVI посодействовать ее возвращению на
родину, ибо англичане не приемлют ни
французского происхождения, ни старомодных
манер, ни ее страсти к мужским нарядам. Король, не
сумевши отказать даме в возрасте, соглашается ей
помочь.
Но каково же было изумление Людовика, когда в
1777 году почти пятидесятилетняя женщина
предстает перед ним в мундире французской армии.
Худо-бедно король пообещал ей ежегодное
содержание, но с тем, чтобы та впредь одевалась,
как приличествует благородной даме.
Будучи строптивой, мадам де Бомон скоро забыла о
единственном условии и стала приходить ко двору
в излюбленных мужских одеждах, нюхала крепкий
табак, по-солдатски злословила. К 1785 году чудная
Лия успела шокировать все светские сборища до
того, что вынудила Людовика отправить ее
сперва-наперво в тюрьму на пару дней — для
острастки, и в конце концов обратно в Лондон,
правда, на тех же довольно мягких условиях,
касающихся выплат и нарядов.
В неприветливом Лондоне Лия де Бомон вновь
облачается в мундир, днем преподает фехтование, а
вечером пропускает рюмку-другую за разговорами с
молодыми английскими офицерами. Современники
рассказывали, что мадам была порой настолько
невыносима, что некоторые взбалмошные и чересчур
обидчивые джентльмены не могли удержаться от
того, чтобы не пригласить старую стерву на
дуэль.
Было дело в 1787 году, на второй день Пасхи. Как
всегда подвыпившая, Лия по всем правилам
современного вестерна подошла к отпрыску семьи
аристократов и прокуренным старческим баском
объяснила ему, кто он такой, кто его родители, и
то, что девица, с которой он вчера сюсюкал, и свечи
церковной держать не умеет. Нелегко представить
себе, будто престарелая дама в платье с тремя
нижними юбками и капором на голове (или пускай в
мундире) бесспорно побеждает на шпагах
двадцатилетнего шестифутового юношу.
На победы госпожи де Бомон англичане ставили
немалые суммы — да такие, что при проигрыше можно
было разориться. А в разгар английского игорного
бума какой-то фабрикант давал сто двадцать
фунтов стерлингов тому, кто выяснит пол этого
мужеподобного существа.
21 мая 1810 года в дешевых меблированных комнатах после тринадцати болезненных лет умерла забытая Лия де Бомон, по смерти обнаружив свой пол и настоящее, полное догадок имя — Шарль Женевьев Луи Огюст Андре Тимоте д’Эон де Бомон.