В истории человечества немало страниц,
которые со временем обросли тайнами и легендами,
до сих пор будоражащими воображение потомков.
Плодотворнейшей почвой для всякого рода
легендарности и таинственности, бесспорно,
является европейское средневековье. Популярные
и художественные книги, живописные полотна,
музыкальные произведения полны мотивами
средневекового происхождения.
Феномен зарождения и существования разнообразных исторических фантазий — тема для отдельного разговора, а в нашем очерке мы попытаемся коснуться лишь одного из сюжетов, связанного с мистическими таинствами и тайными обществами.
Со школьной скамьи мы помним, что самым, пожалуй, мрачным институтом в системе средневековой католической церкви была так называемая Святая Инквизиция. С ее именем связаны бесчисленные «аутодафе» (акты веры) — торжественные сожжения еретиков. Но каковы обстоятельства зарождения этой зловещей организации? Мы, как правило, затрудняемся ответить на этот вопрос.
В действительности история инквизиции неразрывно связана с трагедией разразившейся на юге Франции в начале XIII в. В огне крестового похода против катаров (больше известных под названием альбигойцев) — последователей ереси, охватившей на рубеже XII—XIII вв. восток Пиренейского полуострова, юг Франции, Северную и Центральную Италию, выковался механизм уничтожения идейных противников средневекового папства.
Катары… Кто же они? Маги-колдуны? Хранители сокровенных тайн человечества? А может быть это — люди, осмелившиеся по иному, не так, как того требовала официальная церковь, взглянуть на сущность мироздания. Есть мнение, что «альбигойская ересь» была одним из первых политических движений в средневековой Европе — из разряда тех, которые в XX в. назовут сепаратистскими.
Писать о катарах чрезвычайно трудно. Сочинений на эту тему много, однако, сильно затрудняет дело то, что большинство из них включает значительную долю бездоказательных измышлений, принадлежащих либо непосредственно авторам, либо почерпнутых последними из народного фольклора. Между тем, подлинная история достойна не меньшего интереса, а возможно — и восхищения. Она вряд ли нуждается в приукрашивании.
Сам
термин «катары» — греческого происхождения, в
переводе его можно истолковать как «чистые» или
«просветленные». По мнению ряда исследователей,
катаризм в форме учения попал в Западную Европу
либо с Балкан, либо из Святой Земли — Палестины,
причем носителями этих идей выступали купцы,
путешественники, паломники, ученые, возможно
даже рыцари-крестоносцы, возвращавшиеся из
поездок и походов на Ближний Восток.
По всей вероятности, катаризм сформировался на базе еще более древнего учения — манихейства. Оно возникло в Персии, на территории современного Ирана. Само название происходит от имени создателя религиозной доктрины — мистика-проповедника Мани (216—276). Последний утверждал, что основу мироздания составляет борьба двух начал: Доброго и Злого. Человечество издавна стало одним из важнейших объектов вечного космического поединка. В самом человеке удивительным образом сопряжены и Добро — человеческая душа — и Зло — материальная телесная оболочка. Задача праведного человека, по мнению Мани, — во что бы то ни стало порвать с материальным миром.
Проповедник увлек за собой множество последователей. Его учение распространилось далеко за пределы Ирана. Однако пророк не смог возрадоваться успеху своего дела. По клеветническому обвинению он был казнен. Зерна учения и после смерти его основателя продолжали давать обильные всходы, сторонники дуализма появились и в Европе.
На юге Франции в Провансе (Лангедоке) последователи Мани — катары предприняли попытку создать организацию, влияние и мощь которой грозили уничтожить могущество католической церкви сразу в трех ипостасях:
во-первых, как монополиста в области вероисповедания,
во-вторых, как величайшего коллективного феодала,
в-третьих, в качестве самой могущественной в средневековой Европе политической организации, способной действовать без каких-либо ограничений во всех странах католического мира.
На первый взгляд, ситуация в Лангедоке в конце XII в. представляется уникальной. Земли между реками Рона и Гаронна издавна славились светскими традициями, образованностью, жизнелюбием местного населения. Еще с римских времен здесь процветали литература и искусство. Жители приморских городов снискали славу удачливых и смелых купцов; провансальское рыцарство отличалось утонченностью манер и доблестью. Тем не менее, это пышущее оптимизмом общество стало почвой для крайне аскетического учения.
Что же произошло? Неужели игра судьбы? Случайность или же происки неких тайных сил?
Случайность — вряд ли, в этом случае катары не смогли бы снискать широкой поддержки во всех слоях общества. Что касается второго предположения, то здесь следует признать существование определенных сил, которые обеспечили катаризму последующее триумфальное шествие. Как ни странно, подобной силой стала… сама католическая церковь. Ее представители — как высшего, так и низшего звена — зачастую потворствовали своим далеко не духовным чаяниям. До сего дня дошли песни провансальских трубадуров, в которых бичуются пороки католических монахов и епископов: здесь мы находим изображения алчности, разврата, лицемерия, пренебрежения пастырскими обязанностями. Местные буржуа и гордые феодалы не желали терпеть подобного соседства, тем более, они не желали безропотно сносить разнообразные церковные поборы.
Не последнюю роль в процессе распространения ереси сыграла давняя традиция веротерпимости, утвердившаяся здесь еще с римских времен. Крупные местные феодалы, такие как графы Тулузские, Фуа, Комменж, рассматривали покровительство инакомыслию как проявление собственной независимости от французской короны.
Ко всему прочему, катарская церковь имела в глазах предприимчивых лангедокцев значительный плюс: она была чрезвычайно дешевой. Ее адепты не требовали внушительных пожертвований, не строили пышных храмов.
Наконец, искреннюю симпатию у
современников вызывала сама подвижническая
жизнь проповедников нового религиозного
движения.
Что же представляла собой эта великая «неистребимая ересь катаров»? Другое ее название — «альбигойская» происходит от названия одного из ее центров на французском юге — города Альби. Наши скудные знания о религиозных представлениях катаров-альбигойцев основываются на материалах инквизиционных допросов и на редких, часто неполных, произведениях самих «еретиков».
Как мы уже говорили, ядро веры составляли положения, близкие взглядам азиатских манихеев-дуалистов. Подобно им, катары утверждали, что весь материальный мир есть порождение Демиурга (Сатаны) — Бога Зла. Бог добр, он не мог быть создателем столь несовершенного и порочного мира. Лишь невидимая человеческая душа — творение Доброго Бога, но она томится в оковах телесной оболочки, заключенная в нее опять же Дьяволом.
Путь из неволи, по мнению еретиков, указал Христос. Не случайно сами катары называли себя «добрыми христианами», особо почитали Евангелие от Иоанна, послания апостола Павла, главной своей молитвой считали «Отче наш».
Еретики осмеливались утверждать, что Христос не является ни Сыном Божьим, ни настоящим человеком. Он — ангел, пришедший указать людям путь к спасению через полное отвержение всех связей с материальным миром. Катары призывали: во имя жизни вечной следует пренебречь потребностями бренного тела. Они осуждали культ креста, который был в их глазах лишь орудием позорной пытки, не признавали Воплощения и Воскресения Христова во плоти, отвергали крещение водой, признавая крещение светом, не верили, что во время причастия хлеб превращается в тело Господне.
Таким образом, катаризм отвергал основные постулаты католической доктрины, содержащиеся в «Символе веры».
Что же касается самого института католической Церкви, то он, как и всякое другое творение этого мира, признавался еретиками порождением Сатаны. По той же причине катары отвергали многие общепринятые нормы. Всякий труд объявлялся напрасным, поиск материальных благ — никчемным и даже опасным. В стремлении к материальным благам человек обрекает свою душу на очередное воплощение, но уже в другом теле; это значит, что душа лишается вечного блаженства и вновь претерпевает мучения этого мира.
Еретики были чрезвычайно воздержанны. Согласно наставлениям по их розыску, которые давались инквизиторам, катаров можно было определить по бедной темной одежде и истощенной фигуре. Альбигойцы отвергали брак, поскольку следствием его является умножение телесных оболочек — тюрем для бессмертных душ.
Это положение еретического вероучения стало пищей для воспаленной фантазии монахов-инквизиторов. Те инкриминировали катарам «свальный грех», содомию (гомосексуализм), принуждение женщин к совершению абортов. Впрочем, такие же обвинения звучали в адрес почти всех сект и достаточно странно было их слышать из уст католического духовенства, которое уже в XIII в. само снискало себе недобрую славу именно этими прегрешениями... Более того, документы процессов свидетельствуют, что еретики, в массе своей, отличались чистотой нравов и оправдывали название своего братства.
О
ритуалах альбигойцев известно немного. По всей
видимости, сведения о них погибли в огне
инквизиционных костров вместе с их хранителями.
Мы знаем, что главный обряд назывался Consolamentum
(Утешение). Получивший Сonsolamentum объявлялся либо
«утешенным», либо «облаченным». Инквизиторы
особо охотились за такими, называя их
«совершенными еретиками». По ходу обряда уже
получивший «утешение» налагал руку на голову
вновь посвящаемого и произносил соответствующую
молитву. Тем самым дух новообращенного получал
возможность впредь не воплощаться в телесной
оболочке.
Обряд Consolamentum проводился днем в ясную погоду или в ярко освещенном помещении. Подобно манихеям Персии, катары рассматривали свет как проявление Бога Добра. «Облаченный» был обязан вести крайне аскетический образ жизни. Поэтому многие принимали утешение на смертном одре. Известны случаи, когда принявшие Сonsolamentum в состоянии тяжелой болезни, в предвидении скорой смерти, неожиданно поправившись, сознательно умерщвляли себя: одни доводили себя до голодной смерти, другие добивались смертельного переохлаждения, растягиваясь на холодных каменных плитах после долгого сидения в горячей ванне.
На рубеже XII—XIII вв. на юге Франции катары несмотря на то, что сами осуждали существование католической Церкви, создали собственную «антицерковь». Катарское духовенство состояло из «совершенных» мужчин и женщин. Часто на дорогах Прованса можно было встретить двух бредущих бедно одетых путников. Они были истощены долгими постами и тяготами путешествия; лишь глаза лучились какой-то неземной радостью.
Так, странствуя парами по городам и весям, катары проповедовали свое учение. «Как овцы среди волков, — говорили они о себе, — блуждаем мы из города в город, жизнь наша трудная и скитальческая, но святая и подвижническая. Мы терпим преследование и поношение, подобно апостолам и мученикам, проводим время в подвигах уничижения, в молитвах и в трудах, которые ничто остановить не может, но всё это не трудно нам, ибо мы не принадлежим миру сему».
Дар убеждения был присущ этим проповедникам, ибо они сами были доказательством правоты своего учения. Им удавалось донести сложные богословские положения до сердца и неграмотного виллана, и умудренного знаниями образованного горожанина. Силы внушения альбигойцев опасались даже самые стойкие и неподатливые католики. Один монах-инквизитор сказал, что он согласился бы лучше пробыть целый год между пятью сотнями чертей, нежели четырнадцать дней в доме, где есть хотя бы один катар.
Суровая жизнь миссионеров редко
перемежалась короткими периодами отдыха в
мужских или женских молельных домах. Но и там
«добрые христиане» оставались подлинными
аскетами, проводя дни в постах и молитвах.
Церковь катаров имела свою структуру. В южной Франции к началу XIII в. было, по крайней мере, три епархии (диоцеза): Тулузский, Каркассонский и Альбигойский. Уже в 1167 г. в городе Сен-Феликс-де-Караман состоялся катарский собор, упорядочивший деятельность «антицеркви».
Во главе каждого диоцеза стоял епископ из числа старцев — уважаемых пожилых «совершенных». Епископу в управлении помогали два священника, именуемые Старшим и Младшим сыновьями. Когда умирал епископ, его место занимал Старший из сыновей, а младший соответственно становился Старшим. Собрание старцев избирало нового Младшего сына из своей среды. Следователи Святой Инквизиции верили в скрытое существование катарского папы. Однако бесспорных доказательств так и не было найдено. Никакие пытки не могли заставить еретиков дать по этому вопросу сколь-нибудь точную информацию. Вряд ли она вообще существовала. Скорее всего, центральным органом «антицеркви» являлся собор епископов.
К концу XII в. катаризм стал влиятельным религиозным движением. Раймонд V граф Тулузский писал: «Она (ересь) проникла повсюду, она посеяла раздоры во всех семьях, разделив мужа и жену, сына и отца, невестку и свекровь. Сами священники поддались заразе, церкви опустели и разрушаются. Что до меня, то я делаю всё возможное, дабы остановить сей бич, но чувствую, что моих сил недостаточно для выполнения этой задачи. Самые знатные люди моей земли поддались пороку. Толпа последовала их примеру, и ныне я не осмеливаюсь и не могу подавить зло».
Центром катаризма действительно стала цветущая и образованная Тулуза. В 1178 г. горожане изгнали папских легатов, прибывших с целью восстановить позиции католической Церкви в столице графства. В городе Кастельнодари катары совместно с католиками пользовались главной церковью. В Лораке еретики вступали в открытые диспуты со своими оппонентами. Родная сестра графа де Фуа, самого влиятельного вассала графа Тулузского, Эсклармонда приняла Сonsolamentum.
Средняя и мелкая знать, городской патрициат, всё мыслящее население юга Франции было завоевано катарами. Праведная жизнь еретиков, их зажигательные речи, а более всего — моральное падение католической Церкви неуклонно делали свое дело. Уже Раймонд VI, граф Тулузский, часто появлялся в сопровождении нескольких «совершенных», хотя официально катаризм не принимал.
В 1198 г. папский престол под именем Иннокентия III занял молодой (37 лет) энергичный Джованни-Лотарь Конти. Это был в высшей степени незаурядный человек. Иннокентий III мечтал о безграничном могуществе католической Церкви, папа мыслил себя правителем христианского мира. Естественно, в силу своих убеждений, папа не мог мириться с существованием и процветанием явной ереси. Он задался целью любой ценой покончить с ней. При всем том Иннокентий не был кровожадным монстром и поначалу пытался решить вопрос, как говорится, малой кровью.
В Лангедок отправляются
легаты с целью заставить местную знать встать на
защиту Церкви. Здесь пытаются действовать
католические проповедники. Среди них — Доминик
де Гусман, будущий основатель Ордена Братьев
Проповедников, больше известного под названием
Доминиканского ордена. Члены этого сообщества
впоследствии будут вершить жестокий суд
Инквизиции. Однако все эти шаги ощутимых
результатов не принесли. Знать либо смотрела на
деятельность еретиков сквозь пальцы, либо
открыто ее поощряла. В 1208 г., вскоре после гневной
обвинительной речи в адрес графа Тулузского был
убит папский легат Пьер де Кастально. Его смерть
стала последней каплей, переполнившей чашу
терпения Рима.
Иннокентий III решил применить силу.
Зимой 1209 г. началась проповедь крестового похода против альбигойцев. Под его знамена вставали воины северной и центральной Франции, шли боевые дружины из германских земель. В конце весны 1209 г. на Тулузу двинулись, по разным источникам, от 20 до 30 тысяч рыцарей, не считая горожан, вилланов и духовенства. Их вело не только желание искупить свои грехи и послужить делу торжества Церкви, но еще в большей степени они рассчитывали поживиться за счет богатого края.
Во главе этого воинства встал аббат могущественного монастыря Сито Арно-Амальрик. В ходе экспедиции военное руководство было передано графу Лейчестерскому Симону де Монфору. Граф славился безумной храбростью и доходившим до болезненности фанатизмом; поход принесет ему мрачную славу одного из самых жестоких завоевателей в истории человечества. Гроза надвигалась.
Клятвенные заверения Раймонда Тулузского в верности католической церкви и французскому королю, унизительная процедура покаяния за совершенные и несовершенные грехи не смогли остановить крестоносцев. Обнаженный меч должен был пролить кровь. И она полилась — кровь виновных и невиновных, молодых и старых, женщин и детей, католиков и еретиков.
Одним из первых нападению подвергся хорошо укрепленный город Безье. 22 июля 1209 г. огромное войско оказалось под его стенами. Жители отказались выдать «добрых христиан». Начался беспощадный штурм. Легенда приписывает Арно-Амальрику страшную по своему цинизму фразу, которой он напутствовал штурмующих: «Убивайте всех, Бог признает своих!»
Когда крестоносцы
ворвались в город, началась самая настоящая
резня. В слепой ярости завоеватели подожгли
Безье. По официальному донесению Арно-Амальрика
в Рим, погибло до двадцати тысяч человек.
Альбигойцы предпочли умереть еретиками, чем
сдаться на милость своих врагов. Примечательно,
что сопротивление крестоносной армии сразу же
приняло национальный характер. Люди, вставшие на
пути северян, сознавали, что, защищая еретиков,
они отстаивают свободу своей родины, жизни своих
ближних, тепло своих очагов от посягательств
жестоких завоевателей, говоривших, кстати, на
ином — не провансальском — языке. Поэтому на
стенах крепостей плечом к плечу сражались и
катар, и католик. Но как бы отчаянно ни
сопротивлялись жители городов Прованса, силы
были слишком неравными. Крепкие стены рано или
поздно разрушались, непокорные жестоко
истреблялись.
В августе 1209 г. пал город-крепость Каркассон, который Монфор превратил затем в свою временную резиденцию. Пал Альби, один из главных центров катаризма. Под давлением папы Иннокентия король Арагона Педро II, чьими вассалами издавна были сеньоры Безье и Каркассона, утвердил Монфора в качестве нового виконта безьерского и каркассонского. Торжество завоевателя омрачалось решимостью местного населения продолжать сопротивление. Монфор был готов завалить Лангедок горами трупов, смести с лица земли десятки городов, лишь бы поставить эту страну на колени, лишь бы стереть саму память о катарах.
Напрасно Раймонд Тулузский, возмущенный неоправданной жестокостью крестоносцев, слал жалобы Иннокентию III. Папа не желал верить в то, что богоугодное дело превратилось в широкомасштабную резню, в которой вместе с еретиками гибли невинные христиане-католики. Римский первосвященник не хотел замечать, что воинство Христово превратилось в войско захватчиков-убийц, да и вряд ли был в состоянии остановить своих защитников.
Тем временем, в июне 1210 г., крестоносцы взяли город Минерв. Попытка обратить еретиков в лоно католической церкви успехов не имела. Не желая дожидаться раскаяния альбигойцев, Монфор приказал сложить гигантский костер. Жители города были согнаны на соборную площадь. Предводитель крестоносцев потребовал выйти вперед «совершенным». Из толпы вышло около полутораста человек: женщин и мужчин. Все они были сожжены на одном костре. Никто не молил о пощаде. Люди погибали молча, с улыбкой на устах, веря, что идут на встречу с Богом Света.
Подобные сцены повторялись и в дальнейшем. В мае 1211 г. после длительной осады взяли город Лавор, оборону которого возглавляла женщина — баронесса Жиро. Ее владения были одним из самых крупных центров ереси в Европе. Сама баронесса открыто сочувствовала катаризму. В этой еще очень молодой женщине, по словам современников, удивительным образом красота и обаяние сочетались с непреклонной волей и мужеством. В свой смертный час, когда ее казнили, забросав камнями на дне колодца, она сохраняла присутствие духа. Страшную судьбу ее разделили еще четыреста еретиков. Сколько было убито простых горожан и рыцарей, оставшихся верными своей госпоже, мы не знаем.
Религиозная война превратилась в национальную. Она никого не оставила в стороне. Каждый житель Лангедока должен был сделать свой выбор.
Сам Раймонд VI Тулузский, который до сих пор оставался пассивным наблюдателем происходящего, терпя унижения от легатов, принял наконец решение возглавить сопротивление. Конечно, кроме патриотического долга им двигало стремление соблюсти свои вполне материальные интересы. Не следует забывать, что граф как сеньор имел определенные обязательства перед своими вассалами, которые подверглись нападению крестоносцев.
17 апреля 1211 г. Раймонд, обвиненный в пособничестве еретикам Лавора, был торжественно отлучен от Церкви. Но эта мера не остановила его и не лишила поддержки провансальцев. Вокруг восставшего сюзерена собираются все те, кто готов был сражаться за честь и достоинство своей отчизны. Раймонд призывает на помощь короля Педро Арагонского, которого уже давно тревожило усиление французского короля в Лангедоке. Во главе внушительного войска Педро II подошел к замку Мюре. 12 сентября 1213 г. под его стенами состоялось кровопролитное сражение, которое закончилось поражением арагонских рыцарей и гибелью их короля. По рядам крестоносцев прокатился победный боевой клич: «Монфор!» Раймонд отступил.
Через два года IV Латеранский Церковный Собор лишил графа Тулузского как еретика и врага Церкви всех его владений в пользу Симона де Монфора. Тогда же в Лангедок двинулось войско французского короля во главе с наследным принцем Людовиком.
Однако графу Раймонду и его сыну (впоследствии — Раймонду VII) еще суждено будет взять реванш. В 1216 г. капитулировал французский гарнизон крепости Бокер, а Тулуза, ранее покинутая своим графом и оккупированная французами, постоянно сотрясалась антифранцузскими восстаниями. Жители города, часто рискуя жизнью, укрывали или переправляли в безопасные места еретиков. Столица готова была поддержать своего графа. Раймонду удалось собрать сильное войско, которое 13 сентября 1217 г. подошло к стенам Тулузы. Французский гарнизон был почти полностью истреблен. Уцелевшие воины вместе с Алисой де Монфор, женой вождя крестоносцев, скрываются за стенами крепости Шато-Нарбонне. Пришедший им на помощь Монфор сталкивается с яростным сопротивлением горожан. Наравне с мужчинами стены Тулузы обороняли женщины и дети. Легенда гласит, что именно женщина поставила точку в жизни грозного графа-крестоносца. Вот как описывает это событие анонимный автор «Песни об альбигойском крестовом походе»:
«Внутри (крепости) была камнеметательная машина, сооруженная плотником.
Машину притащили волоком из Сен-Сернена и подняли на дощатый настил.
И стреляли из нее благородные дамы, девицы и женщины из простонародья.
И ударил камень прямо туда, куда был направлен искусной рукой,
И поразил графа с такой силой в шлем, выкованный из стали,
Что разлетелись в разные стороны, подобно брызгам и осколкам,
Глаза, мозг и зубы обеих челюстей.
И граф упал замертво на землю, черный и залитый кровью».
Потеряв предводителя, крестоносцы бежали. В 1219 г. будущий французский король Людовик снова не смог овладеть Тулузой. После продолжительной осады, бросив на произвол судьбы штурмовые машины, он отступил. В сердцах южан затеплился луч надежды, которая, впрочем, оказалась призрачной.
Вожди ереси вышли из своих укрытий, но наступившее успокоение было лишь затишьем перед той бурей, которая положит конец вольностям юга и свободной проповеди катаризма.
В 1222 г. Раймонд VI скончался отлученным от Церкви, и его дело продолжил сын — Раймонд VII граф Тулузский. Этот человек грезил былым расцветом края, лелеял самые радужные мечты, которым, к сожалению, не суждено было сбыться.
В 1226 г. Людовик VIII, сменивший на французском престоле своего отца Филиппа II Августа, принимает крест и вторгается в Прованс. Местное население еще не оправилось от прошлых сражений, а воля графа Тулузского была надломлена. Столица еще держалась, но французы неуклонно занимали остальные города края. Сотни и сотни костров запылали снова на земле Лангедока.
Раймонд не находил в себе сил для сопротивления, его уже не воодушевляли увещевания «совершенных». Он устал и слишком боялся потерять то, что еще имел. Поэтому в марте 1229 г. в Шампани, в городе Мо, граф подписывает условия унизительного мирного договора. Графские владения сокращались, а после смерти его единственной дочери должны были перейти к французской короне. Граф обязался преследовать еретиков, то есть тех, кого недавно сам защищал.
Один из современников отмечал: «Этот договор таков, что даже издалека очень трудно считать его справедливым».
Вслед французскому воинству пришла черно-белая «армия» отцов-инквизиторов. 20 апреля 1233 г. папа Григорий IX окончательно узаконил деятельность Святой Инквизиции. В застенки священного трибунала люди могли попасть по единственному бездоказательному обвинению в причастности к ереси.
Катары, те, кто выжил в многолетней бойне, либо пытались уйти в Италию, либо, скрывая свои убеждения, оставались в родных местах. Наиболее отчаянные и бесстрашные продолжали проповедовать, переходя ночами от города к городу, от села к селу. Их жизнь была полна тревог и лишений. Рано или поздно эти подвижники веры всходили на костер Инквизиции, замученные пытками, но духовно не сломленные. В своих опасных странствиях они находили короткий отдых от постоянного напряжения душевных и физических сил только в одном месте — в глубине Пиренейских гор, в замке Монсегюр — последнем оплоте катаризма.
Монсегюр не был ни городом, ни даже поселением. Этот странный замок представлялся тогда святым ковчегом, недоступным бурям. Он походил на духовное царство, куда в минуты самой тяжелой тоски и отчаяния обращались взоры южан. Именно этот замок стал прообразом мистического Монсальвата средневековой литературы. Замок располагался на крутой скале, охваченной кольцом гор, что делало его труднодоступным для правильной осады и штурма. Сеньоры Монсегюра были давними и верными вассалами графа де Фуа, стойкого защитника ереси. Здесь в стенах твердыни укрылся последний епископ гонимой церкви Бертран Марти. Отсюда он напутствовал своих братьев-единоверцев, отправлявшихся в смертельные путешествия; здесь он давал благословение рыцарям-патриотам, которые уходили в партизанские рейды, наводя ужас на оккупантов и монахов-инквизиторов.
Смириться с таким положением дел новые хозяева Лангедока не могли. В мае 1243 г. сенешаль Каркассона Гуго дез Арси осадил крепость. Поводом для экспедиции стало жестокое избиение инквизиторов, учиненное воинами Монсегюра в одном из близлежащих селений. На штурм с ходу дез Арси не решился. Началась долгая осада. Тайными тропами, известными только местным жителям в замок доставлялся провиант, но именно эти путем пришел и враг. Возможно, среди горцев нашелся предатель, который под страхом смерти или, польстившись на обещанное вознаграждение, провел французов под самые стены крепости.
Защитники Монсегюра держались еще несколько недель. За это время им удалось вывезти и спрятать в пещерах сокровища катарской церкви. Замок был обречен и с полного согласия «добрых христиан, дабы не проливать напрасно кровь защитников», 28 февраля 1244 г. его сдали.
Условия капитуляции требовали от катаров отречения от еретических убеждений, в противном случае им грозило сожжение. Поражает то влияние, которое имел катаризм на умы людей: многие рыцари, сержанты, простые горожане — мужчины и женщины, принимали Сonsolamentum уже после оглашения этих условий, обрекая себя на мучительную смерть.
Когда победители уже шли по переходам замка, комендант Монсегюра устроил побег четырем «совершенным», «дабы церковь еретиков не лишилась своих сокровищ, спрятанных в лесах: ведь беглецы знали тайник».
Отсюда начинаются кладоискательские легенды. Мы не знаем дальнейшей судьбы бежавших. Мы не знаем, что сталось с сокровищами. Наконец, неясно, почему «хранителям» потребовалось бежать в последний момент, когда можно было остаться возле тайника сразу после перевозки ценностей в горы. Возможно, их остановило что-то, чему, по мнению катаров, должно было находиться в крепости до последней минуты сопротивления. На этот счет выдвигались и выдвигаются до сих пор различные гипотезы, среди которых хватает и совершено фантастических.
Так или иначе, нам доподлинно известно лишь то, что ночью 16 марта 1244 г. «добрых христиан», числом более двухсот, из которых ни один не пожелал отречься от своей веры, сожгли на гигантском костре. До сих пор это место называют Полем Сожженных.
Вместе с этим костром угасло и сопротивление. Еретиков-катаров еще можно было встретить в XIV в., но прежнего влияния и могущества движению достичь было не суждено.