Как я попал в село? — Как и многие. Родился
здесь, недалеко, уехал учиться, работал учителем
на Дальнем Востоке. Забрал туда мать: здесь, о чем
теперь забывают, никогда особенно сладко
колхознику не приходилось. Главная мечта была —
уехать. После школы, после армии. В Москву или в
Питер. В Калинин, Тверь нынешнюю, наконец. Если в
Торжок или в Кувшиново, в райцентры то есть,
считалось — неудачно устроился.Но мать там не прижилась. Ей, пожилой, трудно было. В городе всё чужое, да и природа на Дальнем Востоке другая. Тоже красивая, но другая, привыкать надо. А старому человеку трудно.
И я решил: если я мать на ее родину не могу вернуть, чтобы она хоть на старости смогла пожить как ей хочется, то что я вообще могу в этой жизни? Конечно, самому тоже хотелось: детская память, она в основном хорошее сохраняет.
Впрочем, на старое место так и не попали. Там уж совсем плохо стало: ни доехать, ни купить что-нибудь. В РОНО предлагали, я смотрел и выбрал вот это самое село — Борзыни Кувшиновского района.
Больше всего привлекло, что от станции близко — тридцать километров. Как раз здесь дорогу построили, шоссе асфальтированное. Тогда, десять лет назад, никто и представить не мог, что автобусный маршрут на этом шоссе упразднят.
Теперь понятно: ездят в основном пенсионеры — льготники, а выручки — никакой. Получается нерентабельно. Летом ходит коммерческий автобус Ленинград — Осташков, дачники на нем ездят. Теперь ведь часто такое наблюдается: вышел ленинградец или москвич на пенсию, заводит здесь, в родных местах дачу. Часто дома по наследству получают, да и купить здесь приличный пятистенок — не проблема. Один переехал — подтягиваются знакомые, сослуживцы. Так что летом здесь жизнь совсем другая. Но о дачниках, которые возвращаются, я еще говорить буду.
Работать после городской школы оказалось сложновато. Очень уж неперспективно всё выглядело: и школа, и село, и сами ученики. Нужно было за что-то «зацепиться», чтобы заинтересовать ребят и, чего греха таить, самого себя. Без интереса — стойкого и захватывающего — удовлетворения не чувствуешь, начинаешь номер отбывать.
Так вот, для меня такой зацепкой стало краеведение. Здесь, на тверской земле, краеведов вообще много, они стараются сотрудничать. Исторические места — на каждом шагу, одни помещичьи усадьбы с их бывшими владельцами чего стоят. На самом высоком уровне это и Пушкин, который здесь бывал, и Салтыков-Щедрин, тверской вице-губернатор, и Бакунин. Есть уровень пониже, а есть фигуры широкой публике малоизвестные, но очень яркие.
Например, помещики здешние — Беклемишевы. Сами по себе вроде бы личности рядовые. А ведь происходят они от знаменитого Ивана Никитича Берсеня-Беклемишева, того самого любимца Ивана III, который затем осмелился критиковать великого князя Василия Ивановича, что тот все дела «сам третей у постели решает». За это его, наверное первого в отечественной истории, обвинили в шпионаже в пользу Турции. Казнили, разумеется, но осталась от него память — Беклемишевская башня в Московском кремле. И потомки — здесь, под Тверью.
А места эти — глухие, между Осташковым, Торжком и Вышним Волочком. Про нас шутят, что сюда «даже немец не дошел». И действительно, двигались гитлеровцы через тогдашний Калинин по железной дороге к Москве, значит к востоку от нас. А к западу — наступали на Осташков, город взяли. А сюда так и не добрались. Хотя из наших краев мобилизовали много народу «на окопы» — строить укрепления там, где Красная армия оборонялась. Многие не вернулись и до сих пор непонятно, кто они? Не солдаты, не жертвы оккупации…
Так занялся я краеведением, сначала всё больше про «знатных земляков» интересовался. А потом понял, что это всё же для тех, кто к библиотекам и архивам поближе. А у меня здесь — крестьянские семьи с их судьбами. Можно хоть по каждому двору историю писать, если, конечно, не к завтрашнему дню, а постепенно и планомерно.
Вот так и родилась мысль создать то, что теперь называется «Музеем крестьянских родословных». Работали и работаем вместе с учениками: уже с пятого класса начинают они собирать материалы о своих родственниках, о соседях. Записывают рассказы, заполняют специальные формуляры, ведут переписку.
Ходим по деревням, восстанавливаем их старинные планы, можем проследить историю домов. Здесь — ведь тоже интересно — большинство домов поставили в двадцатые. Сначала советская власть землю дала, затем — НЭП, самый расцвет крестьянского хозяйства. Деньги завелись, стали строить.
Дом, где мы сейчас разговариваем, — постарше. Его строил Калинин, купец был такой у нас. Вообще, здесь в селе купцы жили, и не один. Так вот, этот Калинин подавился рыбой и умер. В 1908 г., ни Столыпинской реформы, ни революции не дождавшись. Дом перешел к зятю его. Когда началась коллективизация, зятя этого раскулачили, посадили, пять лет он сидел. А у него — брат героем Советского Союза стал. В соседней деревне жил. Там и знак на его доме есть.
Здесь школа была, теперь она рядом, а дом этот двухэтажный Музею нашему передали. Здесь же я веду свои уроки: классы маленькие, больше семи человек редко собирается.
Тут же и музейные заседания, Совет музея — есть у нас такой демократический орган... Людей сюда приглашаем, встречаемся с ними, рассказывают...
Кстати, в 1998 г. внучка этого Калинина, который рыбой подавился, тоже приехала, неожиданно так. Вернее сказать, сын привез — пожилая уже...
Я иду, они возле ограды стоят.
— Что Вы, — спрашиваю, — смотрите?
— Это, — говорит, — дом моего дедушки...
Они из Ленинграда. Я их завел внутрь, они посидели. Она говорит:
— Вот тут у нас была зала, елку здесь ставили, на елку сюда дети собирались. Со всех окрестных домов приходили...
К окну подошла:
— Ой, так это ж река Семынь по ней лес сплавляли.
(Река наша впадает в Поветь, Поветь — в Тверцу, Тверца — в Волгу... Сейчас — по колено.)
Дальше вспоминает:
— Здесь спальня, здесь столовая...
Плачет.
Все-таки приятно, что и дом остался, и деда ее
помнят, и родню знают: у нас все эти родословные
расписаны. Ей интересно, нам — тоже. Вот я теперь по деревням хожу, меня знают, я здороваюсь. Дачникам надоедаю — у кого адреса бывших односельчан узнаю, кто из города из чулана или здесь с чердака что-нибудь для музея подарит.
На втором этаже — все «предметы старины». Ткацких станов много: здесь издревле лен разводили, так что половики раньше в каждом доме ткали. Есть и работающие. Только у меня к этой стороне дела душа лежит меньше. Экспонатов таких можно, конечно, насобирать. Они не пропадут, да и в каждом краеведческом музее есть. А вот люди — те пропадают, забываются. Уехал из села, сбежал из колхоза, с войны не вернулся. Выселили, наконец. И всё.
Где-то он, конечно, живет, что-то кому-то рассказывает. Человек становится частью чужой истории, а сам очень именно здесь нужен. Ведь здесь — его корни, родственники, дом…
Вот я о дачниках говорил. Многие из них привозят сюда фотографии старые семейные, рассказывают, дают адреса бывших односельчан. Заражаются здесь поиском. Сотрудничают, и с удовольствием.
Нам же с ребятами всё это интересно. Расскажет ребенку что-нибудь бабушка о соседе, он запишет. А потом: вот этот самый сосед, сорок лет назад вроде бы потерявшийся! Внук его приехал или написал. Сразу для него место находится, обо всех родных выспросишь. И тянется ниточка, разматывается понемногу…
У нас здесь сменная экспозиция, по отдельным деревням, в месяц по одной, затем меняем. Сейчас здесь представлена деревня Петрово. Текст написал учитель труда, собрали воспоминания жителей, фотографии сделал дачник, подарил нам...
Тут следовало бы на бедность пожаловаться: того нет, этого нет, до ближайшего архива в один день не обернешься. Но ведь ребята теперь другую историю видят. Раньше казалось, что здесь ее и не было вовсе. История, она в Москве, в Петербурге, в Твери, где угодно, только не у нас. Сейчас не так. Мы сами историки, пишем свою летопись, свои открытия делаем.
Когда здесь работаешь, нет смысла гадать, что там твои ученики будут делать дальше, важно заложить фундамент какой-то для жизни. И планировать долговременно что-то не нужно: получился урок лучше, чем прошлогодний, значит — в будущем году еще лучше будет... И дети, соответственно. Первые мои выпускники уже своим детям что-то неординарное рассказывать будут из того, что у меня на уроках узнали. Про деревню, про семью, про родню... Значит, уровень тех, кто придет в школу через два-три года будет уже выше. Даже на мой век хватит. Здесь, конечно, терпение нужно. Иначе не стоит и начинать.
Вот
с музеем то же самое. Кому он вроде бы нужен, кроме
меня и ребят? Но вот, уже кто-то приезжает, кто-то
интересуется. Невелика, конечно, честь, да велика
радость. Уже, получается, не зря печи топлю. Это
первое, что на ум приходит. Здесь, в доме, купец
Калинин хорошо жил: шесть печей. Зимой всё топить
надо. Дрова, слава Богу, школа дает, остается
только на санках привезти — метров двести, огонь
развести, загрузить. А дальше как в старом
анекдоте: «... и так шесть раз». Вставать, конечно,
приходится пораньше. Внучка помогает. Даже
платить за печки стали; правда не сразу и мало, но
начинать-то надо было бесплатно. Чтобы все
поняли, что всерьез это...Вот церковь у нас в селе: о ней можно было бы много написать, жаловаться, что ремонтировать некому. А мы опять от человека пошли, разыскали материалы о священнике ее, Сиротине, дочку его отыскали. Дети этого священника наверняка в этот дом на елку ходили.
Об этом внучка написала работу, послали на конкурс «История моей семьи». Вторая премия, исследование в Вашей газете опубликовали. Есть чем похвастаться, а главное — стали замечать. В Музей уже приезжают из района, из области... Вы вот из Москвы приехали.
Мне кажется, что краеведением только так заниматься можно — снизу. Составляем родословные, находим новых персонажей. Известные краеведы начинают внимание обращать, нашим материалом пользуются. Записанные школьниками воспоминания становятся востребованными, факты уже не сами по себе, а ложатся каждый в уже освоенное место.
Сейчас готовимся к юбилею. Был такой Львов Николай Александрович, совсем русский человек: и архитектор, и поэт, и композитор. Двести пятьдесят лет со дня рождения его исполняется. Сам он тверской, здесь у него у самого имение было, да еще и чужими управлял. И строил, строил, строил…
Тут
в пяти километрах от нас деревня Горницы с бывшей
усадьбой и церковью. Так вот он и строил. От
усадьбы практически ничего не осталось: там
столько хозяев сменилось, что об этом отдельно
писать нужно. И валенки валяли, и шерсть пряли. А
вот церковь — цела, сохранилась вполне прилично. Львов, он образования систематического никакого не имел, а работал «по вдохновению», да и читал много. Усадебная архитектура — его конек, даже теорию разработал о сочетании построек с ландшафтом. Так что каноны не почитал, а действовал сообразно со здравым смыслом. Церковь в Горницах — тому подтверждение. По всем правилам абсида, где алтарь находится, бывает одна. Располагают ее на восточной стороне, против главного входа. Здесь же абсид две — с востока и с запада. В одной — алтарь, в другой — дверь. Строение получается симметричным, а главный вход с парадным портиком повернут в сторону усадьбы. Кроме как у Львова, такого ни у кого не увидишь. И колокольня, которая у всех на центральной оси, здесь смещена в сторону усадьбы, чтобы от-туда лучше вид открывался. Для конца XVIII в. — явление абсолютно неординарное, как и сам Львов.
Вот
и будет у нас здесь торжество, съедутся со всей
России, и в школе у меня — праздник.Ребята уже привыкли, что дело у них есть и что нужны они для других. На старших смотрят, привыкают. Преемственность образуется.
Эта комната называется у нас учебно-исследовательский кабинет... Здесь пишутся наши работы. Все они сохраняются, чтобы использовать, сравнивать. Особо храним работы одного из первых исследователей-школьников. Саша Яковлев, Сашенька, умер в 1997 г. Мы с ним начинали, ездили в Москву на конкурс рефератов. Был такой при Станции юных туристов. Выступали, понравился мальчик. И всё...
Вот его последняя прижизненная фотография... заболел белокровием, не стало его за одну неделю... Как раз собирались в поход — материал для музея собирать. Он приходит, говорит:
— Алексей Сергеевич, я не пойду.
— Чего же ты не пойдешь? — спрашиваю.
— Да вот, что-то чувствую себя плохо.
— Ну, — говорю ему, — оставайся.
Мы там два дня были, с ночевкой ходили: для нас это целое путешествие, чтобы так, по своим делам, от села к селу. Вернулись, он уже в Твери, в больнице... Вот таким и запомнился — первым, первым везде... И экскурсоводом был первым в нашем музее.
Видите, уже своя история у нас есть. И трагическая — как настоящая. Но доброго всё же больше. Главное — свое, трудовое. Если бы еще со всем остальным так же…